Ах, как хочется спать!.. Надо, надо поспать, набраться сил, коли делать больше нечего. Нет, она еще не обследовала комнату. А вдруг сыскалась бы малая щелочка сбежать или хоть какое-то оружие? Но подняться не было сил. «Я посплю только одну минуточку! – извинилась она перед собою мысленно, улыбаясь от счастья, что сейчас уснет. – А потом все посмотрю. А еще здесь такие тяжелые стулья, что можно притаиться у двери и, когда кто-то придет, ударить по голове, а потом…»
Маша уснула.
Она пробудилась оттого, что болело горло: першило, жгло. Откашлялась раз, другой – и уже не могла остановиться, так и зашлась сухим, мелким кхеканьем.
Сон еще не совсем ее оставил, однако же Маша поняла, что терзает ее какой-то острый запах – и почти тотчас почувствовала онемение в ногах и сильнейшее сердцебиение.
«Я угорела!» – мелькнула мысль. С трудом подняв голову, Маша глянула в камин, однако зловещих синих огоньков, рождающих смертельный угар, не увидела: пламень был по-прежнему ровный, разве что удивительно желтый, прозрачный, будто кипящий мед.
Вдруг голова так закружилась, что Маша вцепилась в ковер, пытаясь удержаться: почудилось, что она летит, летит куда-то с невероятной скоростью!
В голове помутилось, пот обильно оросил чело. И этот запах – он становился все резче, он перехватывал горло и заставлял сердце трепыхаться в приступах боли. Все дело, конечно, было в запахе! Маша вдруг осознала, что задыхается, что еще вдох – и она погрузится в сон, из которого уже не будет возврата к яви.
«Окно… открыть окно!»
Уже почти сверхъестественным усилием она приподнялась – и вдруг почувствовала такую легкость во всем теле, что могла бы, кажется, воспарить над полом. Кашель враз унялся, но сердце колотилось бешено и кружилась голова. Пытаясь сообразить, в какой стороне в этой беспрерывно крутящейся комнате находится окно, Маша огляделась. Взгляд ее снова упал на камин… и она замерла, не в силах оторвать глаз от огня.
Пламень, минуту назад сияющий, светлый, вдруг почернел и съежился. Обугленные поленья торчали из этой черноты, словно коряжины из болота. На них даже проглядывала белая плесень болотных мхов. И зеленая ряска кое-где затягивала черные провалы чарусы… Долгоногий водомер невесомо скользил по опасной глади; да юркая змейка вилась вокруг едва заметной черной кочки, пытаясь вползти на нее, но то и дело оскальзываясь в воду. Однако тотчас Маша заметила, что кочка растет, приподнимается! Змейка легко вползла на нее и свилась в клубок, холодно проблеснув своим тугим, гладким, черно-зеленым телом.
Лунная, леденящая душу ночь властвовала над болотом, однако в сиянии бледного светила Маша отчетливо видела каждое шевеленье воды, каждую травинку и моховинку, а потому она смогла различить, как со всех концов болота змеи и лягушки ринулись к поднимающейся из воды кочке.
Кочка поднималась медленно, так медленно, что многочисленным гадам на ней уже не было места: они кусали друг друга, сражаясь за место, падали в воду, однако ни их шипенья, ни плеска воды, ни чавканья болотных пузырей Маша не слышала. Она могла только видеть, как кочка, похожая на облепленную травой голову, вздымается из воды… и вдруг, взметнув веер бесшумных черных брызг, из болота вырвалась рука и как бы с досадою сорвала с лица копошащихся змей, и открылись глаза, горящие зеленым, дьявольским огнем.
– Гри-го!.. – Маша захлебнулась криком и беспомощно схватилась за горло.
Повитая змеями голова Григория уже вынырнула из воды; вот показались шея и плечи, на которые вползали новые и новые змеи, сталкивая лягушек, которые тяжело, но беззвучно шлепались в воду. Серое облачко болотной мошкары вилось над головою Григория, словно адское сияние. Он вставал из болота во весь рост. Наконец медленно, бесшумно, не касаясь ногами воды, двинулся к Маше.
– Господи! Господи! Господи!
Она трижды перекрестилась, но напрасно: видение даже не поколебалось. Григорий приближался, и змеи сыпались с него, расползались по углам комнаты, заползали под ковры и стулья… Болото выливалось из камина и затопляло все вокруг!
Маша кинулась к двери и заколотила в нее с такой силой, что тяжелая, дубовая, окованная железом створка заходила ходуном.
– Откройте! Выпустите! – Крик ее сорвался на хрип, и она снова затрясла дверь, боясь оглянуться, ибо Григорий вот-вот должен был настигнуть ее.
За дверью раздался грубый голос, но Маша не могла понять, что он говорит. Прошло несколько мгновений, прежде чем до нее дошло, что говорят по-французски:
– Напишешь, что надо?
Маша оглянулась. Григорий был уже совсем близко. Зеленый огонь, лившийся из его глаз, чудилось, леденил ей плечи. Он сгреб с головы свившихся в комок змей и швырнул в Машу, да не попал.
Маша завизжала невозможным, пронзительным визгом – и дверь наконец распахнулась. Огромная фигура Жако выросла на пороге, и Маша вцепилась в него, как в самого родного человека. Да, это чудовище было человеком из плоти и крови, а не ожившим мертвецом, и сейчас Маша готова была на все, чтобы остаться с ним, а не возвращаться в комнату, превратившуюся в гибельное болото.
– Бежим! – крикнула она, однако Жако держал ее, не давая проскользнуть в коридор.
– Напишешь? – прорычал он. – Не то брошу обратно и дверь запру!
– Да, да! – не помня себя, выкрикнула Маша, отчаянно пытаясь своротить Жако с дороги, но сдвинуть эту глыбу ей было не под силу.
– Клянись своим богом, что напишешь! Клянись! – встряхнул ее Жако, и Маша сообразив, наконец, что от нее требуется, поспешно закивала.
Да, она напишет все, что от нее требуют, только бы не возвращаться к болоту, где будет вечно подстерегать ее Григорий… а он не отстает!