– Его место здесь. Свет Господень, я рад бы был… но ему нельзя уезжать отсюда. А мы с Серым его не бросим. Таргала висит на волоске… на тонкой паутинке. У меня странное чувство, Ясек: будто мы, все четверо, выпали из ткани мира – и вот мир готов обрушиться, а мы, если догадаемся, сможем его удержать. И так жутко… не дай Господь ошибиться!
– Что ты хочешь делать?
– Не знаю… Если бы я знал! Карел прав. Мир с гномами – вот что нужно сейчас Таргале. Любой ценой. Я не стал говорить Карелу – но последние два дня только об одном думаю. Нам придется убрать с дороги деда. Любой ценой.
– Верно, придется. – Ясек кидает на Леку короткий испытующий взгляд.
– Но я не готов к такому. Мне страшно думать об этом… Я не уверен, что и в самом деле смогу… любой ценой. Как бы я хотел поговорить с отцом!
– Так отправляйся ты.
– Нет. Я останусь с Карелом. Не могу бросить его сейчас.
Неторопливый разговор за столом возчиков вдруг вспыхивает жарким спором. Ясек, прислушавшись, шепчет:
– Лека, слушай… они же о Кареле!
Тяжелая ладонь припечатывает стол, пинтовые кружки подпрыгивают.
– Трусость? Черта с два – трусость! Парень просто хотел мира. У него глаза на месте и сердце не из камня, он видит, до чего дошел его народ! И он сказал отцу: что за страну ты мне оставишь? Нищую и беззащитную? Да нас любой сосед возьмет сейчас голыми руками, а все из-за твоей ссоры с Подземельем… Вот как было дело.
– Ты, Мэтт, трепло! Потому – неоткуда тебе знать, о чем говорят во дворце.
– А вот знаю! Сводный брат моей благоверной как раз в тот день крепко выпил с королевским истопником – а тому рассказал трубочист, а трубочист, так уж вышло, слышал тот разговор собственными ушами, вот!
– Ну и дурак, выходит, твой трубочист.
– Может, и дурак… Может, и я дурак выхожу, что треплю вам тут насчет королевских дел. А только принц наш не трус и никогда трусом не был. Просто он больше думает о людях, чем о собственной славе, – оттого грозный наш король и осерчал. Где, мол, это видано, чтобы короли отступались от своего только потому, что их подданным надоели тяготы войны? А теперь…
– Знаешь что, Мэтт, – к столику возчиков подходит хозяин, – заткнулся бы ты, что ли. Я не хочу неприятностей со стражей.
– Ты мне не веришь?!
– Верю. Потому и говорю – заткнись.
– А ведь он прав, слышь, Мэтт… пошли-ка домой. Благоверная твоя, слышь, небось и спать еще не ложилась, ждет… пошли-ка…
Словоохотливый Мэтт и его дружок, пошатываясь, бредут к выходу. Двое других, переглянувшись, возвращаются к своим кружкам.
– А ты еще спрашиваешь, почему я не хочу увезти его к нам, – тихо говорит Лека. – Этот город – его. Надо только найти способ… придумать…
– Что мне сказать Ракмаилю?
– Да что угодно. Какая разница?
– Так ведь и вам, может, придется возвращаться с ним.
– Ну и что?
– Он скользкий. Любопытство таких типов может слишком дорого обойтись. Нужно правдоподобное и скучное объяснение. И чтобы вы с Серегой могли его повторить.
– Ну… скажи, ты не такой дурак, чтобы оставаться здесь на зиму. Скажи, мы с Серым нанялись в охрану, а ты решил вернуться домой. По-моему, достаточно скучно. Когда он уезжает?
– Послезавтра.
– Ну, значит…
Лека вдруг замолкает… замирает… и вскакивает, с грохотом опрокидывая стул:
– Они попались!
– Сядь! – Ясек хватает за руку, дергает. – Не привлекай внимания. Точно?
– Да… – Лека остается стоять. – Надо же что-то делать!
– Сядь.
Лека медленно, на ощупь, подбирает стул. Садится.
– Как их вытащить?
– Никак. Если Карел попался, мы с тобой и вовсе… двух шагов не пройдем. Будем ждать, Лека.
– Чего ждать?!
– Утра. Вестей. Чего-нибудь. – Ясек оглядывается на возчиков и наклоняется ближе к Леке. – Я думаю, король или отпустит их по-тихому, или поднимет такой шум, что услышит вся столица. Все зависит от того, в каком он настроении… насколько остыл после того разговора. Как знать: может, он уже пожалел, что отрекся от сына?
Время застывает. Леке кажется – он болтается посреди ночи, словно увязшая в патоке муха. Что-то происходит там, во дворце… нехорошее. Нет, дальше разговоров дело не зашло… пока. Но может зайти – судя по напряженной готовности Сереги. Такой же точно готовности, которая… Лека с трудом сглатывает вставший в горле ком. Он вспомнил. Точно так же он чувствовал Серого в тот день, когда они попались ордынцам. Серега, пожалуйста, не нарывайся! Король зол, не иначе… не зли его еще больше, не надо! Ведь Ясек прав, мы не сможем вас вытащить… У нас одна надежда – что вы выйдете оттуда сами. Глупая, немыслимая, почти несбыточная надежда. С тем же успехом, наверное, можно надеяться на поголовное вымирание гномов от насморка или внезапное превращение Анри Грозного в святого отшельника…
Лека прячет лицо в ладонях – не отвлекаться на внешнее, слушать, слушать, слушать… что там, как? Тихо. Тревожно. Господи, хоть бы обошлось! Серега… Карел… зачем, зачем я вас туда отпустил?!
Ночь ползет к рассвету – медленно, тягуче, невыносимо.
– Ясек… я его не чувствую! Вот только был – и нет!
– Ну так с него сняли амулет, только и всего. Между прочим, зная Серегу, я бы сказал, что он сам и снял.
– Но это значит…
Ясек задумчиво осматривает стол: пустой кувшин, крошки сыра… долгая была ночь. Встает:
– Пойдем. Теперь-то мы точно о них услышим, вот что это значит.
Они идут за процессией – в безмолвной, объятой изумлением и ужасом толпе. Кажется, люди слушают герольда – и не могут понять бесчисленных «да будут прокляты», «станет днем их бесчестья» и «такова моя воля». Только раз или два кто-то позади крепко выругался.
– Хорошо, что я еще не уехал, – бормочет Ясек. – То есть, надеюсь, Ракмаилю не до того, чтобы глазеть на местное правосудие, у него сегодня самая торговля.
– Да, не хватало еще, чтобы он увидел сейчас Серегу и узнал…
Набережная… стылый ветер с реки… часовня Последней Ночи… король Анри, вперившийся в площадь с высоты балкона. Лека глядит на деда и отводит глаза:
– Он изменился. Теперь я вижу, как прав был отец… Постой, это что?! Он собственного сына к позорному столбу поставил? Свет Господень, за что?!
– По крайней мере, не казнь…
– Я думал… ну, раз «день бесчестья» – ну, об изгнании объявят или еще что… шпагу там над головой сломают… вроде как вослед указу. Но такое…
– Спокойно, Лека. Ждем.