— Под носом? У Пушкина?
— Ну вон, видишь, там, на скале, я тебе показывала — профиль Волошина. Над ним Чертов палец. Видишь, пендюрка такая? — Даша вытянула руку. — Как по мне, он больше похож на Чертов член. А там — правее-правее-правее, в другой стороне Карадага профиль Пушкина. Видишь? Натуральная мистика. Пушкин же здесь тоже бывал!
Ковалева посмотрела на Чертов палец-копыто — каменную, сужающуюся у основания «башню» с раздвоенной «головой». И сощурилась, стараясь вычленить из залитых солнцем каменных пиков облик «солнца русской поэзии».
— Точно, — сказала она. — Вылитый Пушкин.
Из скал вырисовывался выдающийся нос, афро-американские губы, небольшой подбородок, даже надбровные дуги — именно так Пушкин изображался во всех книжках, на всех открытках и юбилейных конвертах.
— Демон сказал, — заколебалась студентка, — то, что я ищу, лежит прямо под носом. А вдруг это нос Пушкина? Он написал «Капитанскую дочку». А Киевицкий дал мне подсказку — эпиграф к «Белой гвардии»… Или это нос Волошина?
Маша вдруг вспомнила, что Волошин первым из литераторов оценил «гвардию» — первый роман никому не известного фельетониста Булгакова, отозвавшись о нем как о «первом, кто запечатлел душу русской усобицы». И добавив: вместе с «гвардией» Миша победным маршем «вошел в русскую литературу, подобно Федору Достоевскому или Льву Толстому»!
И профиль «волшебника» появился в 1913 году…
— Так, — заценила поставленную задачу Землепотрясная. — Носа два. Нас тоже две. Правда, Карадаг — заповедник. Туда ходить нельзя. Особенно сейчас, тринадцать лет назад. В нашем времени за это только штраф берут. А раньше, в смысле теперь, там всякие пограничники с собаками нышпорили. Вроде тех, что в советском союзе ночью по пляжам ходили, чтобы никто с аквалангом в Турцию не эмигрировал. Но мимо носа Волошина плавает катер с экскурсией. Ты сядешь на катер, а я — на метлу. — Взор Чуб остановился на стае парапланеристов.
И смысл его Маше был ясен.
Садясь на метлу средь бела дня, труболетка маскировалась под заблудившийся, гонимый ветрами параплан.
А вот следующий поступок Землепотрясной привел Ковалеву в полное недоумение.
Открыв освобожденный от камней саквояж, Даша достала испачканные, измятые галькой, но большей частью белые дамские панталоны с кружевами и ленточками, наверняка позаимствованные ею из дореволюционного гардероба Кылыны.
— Мы ж одежду в Прошлое никакую не брали. А тут курорт. — Певица встряхнула панталонами, ликвидируя пыль. — Я подумала, надо как-то принарядиться.
— Это же нижнее белье, — пискнула Маша.
— Не обижайся, Машутка, но начиная с 1917 года ты в моде совершенно не шаришь! Тринадцать лет назад это был последний писк! Я на обложке журнала видела актрису в таких вот штанишках с кружавчиками… Еще малая была. Ты не представляешь, как мне хотелось, чтоб мама мне такие купила!
* * *
По мере приближения к каменистому носу А. Пушкина Даша все чаще тормозила метлу и все энергичней терла свой собственный нос.
Нет, пограничники с овчарками, которыми мама стращала свою непоседливую и непокорную дочь — дочь, повзрослевшую на тринадцать лет, — уже не смущали. Может, и нет тут никаких пограничников. А коли и есть — что б ни случилось, метла унесет ее от любых неприятностей.
Но чем ближе к ним с метлой был профиль Александра Сергеевича, тем меньше он напоминал его профиль.
Сначала «Пушкин» потерял верхнюю губу и презрительно выдвинул нижнюю. Обрел вместо горделивого носа ужасающий шнобель. Затем рот его провалился вовсе, скалы раздвинулись, став двумя высокими пиками. И, идя на посадку, Чуб так и не была уверена до конца — спикировала ли она к «носу» или «подбородку» скалистого классика.
Парашют параплана опал на землю.
Даша отцепила его от метлы и отбросила прочь — в обмен на средство конспирации Чуб наобещала запавшему на ее панталоны спортсмену такие неприличные вещи, что исполнять свое обещание постеснялась бы даже она.
А значит, адью и пока…
Она улыбнулась:
«Я задницей чувствовала… Пушкин!»
Под «носом» или «подбородком» автора «Капитанской дочки» просматривался небольшой лаз.
Даша сунула туда голову. Ничего не увидела. И поменяла голову на руку, в комплекте с купленным на набережной фонарем.
Лаз уходил куда-то далеко.
Но чтобы попасть в это далеко, следовало стать змеей и ползти на собственном пузе: сама Даша в змеиную нору помещалась, но для Даши, стоящей на четвереньках, дыра была слишком низкой. И прежде чем решиться на столь отчаянный шаг (точнее «ползок»), певица с надеждой осмотрела все прочие, расположенные неподалеку «носы» или «губы», «лбы» и «надбровные дуги», — но ничего похожего на пещеру там не нашлось.
Пришлось вернуться к пушкинской неудобной «ноздре».
— Ради великого дела, — сказала себе Землепотрясная Чуб.
Какое именно дело она считает великим, Даша пока не определилась.
Устроить Новый Матриархат? Или найти Лиру раньше Акнир?
В идеале, Чуб предпочла б провернуть и то и другое. Но Лира занимала ее мысли особенно… Ведь музыка складывалась из звуков, как и слова! Гармония была музыкальным термином! А вселенская слава — мечтою певицы!
«Хочу быть звездой!»
Чуб решительно переместила метелку за спину, просунула древко сквозь широкие и свободные панталоны Кылыны.
— Поцарапаюсь, конечно, — сказала она, протискивая плечи и торс в неправильный треугольник дыры. — Но на нас все заживает за пять секунд. Так что во-обще никаких проблем я не вижу… Жаль, я не обертиха.
И подумала:
«Я все-таки настоящий герой!»
«Нет, я, конечно, идиотка», — подумалось минуту спустя.
Ползти на животе, кое-как отталкиваясь ногами, хватаясь правой рукой за каменистые выступы, подсвечивая левой свой путь, сдирая кожу о неровную поверхность и мелкие камешки, было трудно и больно.
А потом стало страшно — лаз устремился в глубь земли. Передвигаться по наклонной поверхности стало немного легче, но вопрос, куда она движется, придавил Дашу тяжестью.
«…если че, обратно ж придется задом ползти. Не развернуться. А ползти попой на гору будет тяжелей, чем с горы. И куда это все ведет?»
Однажды Чуб отдыхала в лагере в Горячем ключе. Там им показали вход в пещеру и сказали: выход из нее на морском побережье.
А от Горячего ключа до Черного моря было аж шестьдесят километров!
«Вдруг и мне придется шестьдесят километров тащиться? И не факт, что к морю».
Но «вдруг» оказалось иным — приятным.
Лаз вдруг расширился, и минут через пять Чуб с наслаждением поднялась на карачки, а еще через двадцать — на ноги. Согнувшись в три погибели, она осторожно спускалась вниз. И осторожность, посещавшая Дашу так немыслимо редко, сослужила ей добрую службу.