— Маша, — Мир склонился над ней, — вспомни, время стоит. Успокойся! Пока оно стоит, твой отец жив. А потом, если ты решишь отменить революцию, Акнир не будет смысла его убивать. Тебя не будет. Ты у него не родишься. Ей не с кем будет воевать. Она и не узнает о факте его существования. Он будет жив и здоров.
— Правильно. Правильно. — Маша торопливо собрала себя по кускам. — Отменить революцию — единственный способ спасти папу, другого выхода нет. А значит, я придумаю, как это сделать. Не будет меня — не будет и проблемы. У нас война… Я просто не имею права жить там и подвергать его опасности, от которой не могу его защитить. У меня все получится! Я ж видела «Вертум». Мир, спасибо тебе! — Она сдержала слезы. — Ты не представляешь, как я тебе благодарна. Как я рада, что ты здесь.
— Я всегда здесь. Ты никогда не будешь одна.
Было ли это обещанием или угрозой, но сейчас стоящая посреди незнакомого, непонятного ей Коктебеля, с незнакомыми деньгами в руках, со знакомым страхом внутри, Маша поняла, до чего она рада его появлению — немыслимо, несказанно!
С Миром было так легко.
Легче, чем с Дашей. Легче, чем с Катей. Его любовь была такой простой. Он просто любил и все…
«Все равно надо его распресовать, — приструнила себя Ковалева. — Он влюблен незаслуженно!»
А незаслуженно влюбленный Мир Красавицкий тут же взял Машу за руку, а ситуацию — в руки.
Прикинул имеющуюся в наличии сумму. Забраковал общественный катер. Разговорился с местными, торгующими на причале копченой и вяленой рыбой, и, по их наводке, нашел на соседнем пляже вольного лодочника — пятидесятилетнего дядю Мишу.
Дядя, загорелый, небритый, с черноватыми зубами, без промедленья согласился свозить их в Карадаг, обещал рассказать «такое, о чем экскурсоводы не слыхивали». И едва его безымянная лодка отплыла от берега, принялся исполнять обещание.
В результате Маша узнала, что точной даты рождения Коктебеля никто не знает. Но ученые предполагают: давно, до нашей эры, на этой земле жили киммерийцы, самый древний из народов в Крыму.
А Киммерия — та самая земля, где Орфей вошел в Аид.
— Макс Волошин считал, Коктебель — это и есть Киммерия.
Выстроенный в двух шагах от моря Волошинский дом, окутанный хитросплетеньем многоярусных голубых, деревянных террас, — отдалялся.
Берег был далеко. Но Мир — по-прежнему близко, и потому Маша, с детства боявшаяся заплывать далеко от берега, не боялась ничего и могла сосредоточить внешний и внутренний взор на приближающемся «носу» поэта-волшебника.
Его «лоб», «брови», судьбоносный «нос» и неважная «борода» отделяли со стороны моря курорт от заповедного Карадага. Волошинский профиль-пограничник чернел на фоне лазурного неба.
— Карадаг означает Черная гора. Это вулкан, ему сто пятьдесят миллионов лет. Иногда вулкан просыпается. Но в газетах об этом не пишут. Официально его считают потухшим, — рассказывал дядя.
И Маша не могла не заметить, что морщинистое лицо перевозчика то и дело подергивается недоумением, и подозревала вопрос, не дававший дяде покоя.
Рыжая, рыжебровая, рыжересницая Маша была чересчур не похожа на черноволосого Мира, чтобы принять их за брата с сестрой. И еще меньше походила на девушку, с которой парень, наделенный роковой внешностью бога, мог носиться как с писаной торбой.
А носился!
На руках перенес ее в лодку. То и дело наклонялся к ней, проверяя, не мелькает ли в ее глазах страх или грусть. Мир смотрел на бесцветную замухрышку в мужеской рубахе мешком как на сидящий рядом с ним смысл своей жизни.
— Если захотите купаться, то лучше у Золотых ворот. Там купался сам Пушкин. Он ездил по Крыму. И нарисовал наши Золотые ворота. Потом рисунок нашли среди его бумаг… [25]
— А нельзя остановиться? — прервала студентка.
Пока их судно обминало пограничную гору, каменный поэт заболел сифилисом — «нос» Волошина ввалился, исчез. И вдруг лицо распалось, превратилось в скалистую рябь.
Маша держала глазами то место, которое еще мгновенье тому казалось несомненным «носом», и боялась его потерять!
— Чего ж нельзя? Можно. — Дядя отпустил весла. — Только купаться тут не рекомендую. Лучше к воротам вас отвезу. Или в Сердоликовую бухту. Там Макс Волошин и Максим Горький раз так напились…
— А вы не знаете, случайно, под носом Волошина, — палец Маши показывал на остренький выступ, — нет никакой пещерки? Тайничка?
— Не слыхал о таком. — Сдержанный дядя не стал проявлять признаков удивленья. Вместо этого вытащил из-под скамьи холщовую сумку, а из нее — старый бинокль. — Но если вам надо, то посмотрите.
Мир заботливо помог Маше настроить оптический прибор, а прибор в свою очередь помог убедиться — под «носом» все же была неглубокая выбоина.
«Конечно, — помыслила разведчица Прошлого, — Лира маленькая, поместится и туда. И отсюда не будет видно. Но зачем оставлять ее там? Дунет ветер, и она свалится в море. Если б Булгаков хотел ее спрятать, он нашел бы надежный тайник».
Маша попыталась представить Булгакова, карабкающегося по возвышающейся над ними карадагской скале, и отрицательно затрясла головой.
Картинка была абсурдной.
Зачем Михал Афанасьевичу лезть на опасную, отвесную гору? Для чего?
«И почему амазонки, став птицами, перебрались именно в Киев, став Киевицами?» — дернул запоздалый вопрос.
— Там дальше, — подбодрил их лодочник, — в Карадаге много пещер, если вам надо.
— Поплыли. На обратном пути еще раз посмотрим. — Мир, как обычно, прочел мятущиеся Машины мысли, прежде чем она успела облечь их в слова.
— Так вас пещеры интересуют? — Лодочник взялся за весла. Он разрешил задачу: красавца и замухрышку объединяло какое-то общее дело. — Тут есть одна. Вам будет интересно. Там снимали фильм «Человек-амфибия», про Ихтиандра. Но дальше чем на тридцать-сорок метров туда никто не заплывал. Никто не знает, какой она длины. Говорят, она ведет прямо в Ад…
— В Ад? — То же самое говорили про Кирилловские пещеры их Киева!
— Ну, не в Ад, а в Аид, куда Орфей за женою ходил, — буднично пояснил дядя Миша.
Ад. Аид. Пекло.
Киев и Коктебель были связаны между собой…
Адом.
Маша взбудораженно взмахнула руками.
Саквояж, дремавший у нее на коленях, подпрыгнул и громко булькнулся за борт.
— Ой! — застонала студентка. — Там журнал. И конспект Кылыны!
— Я достану, — уверенно сказал Красавицкий.
Он привстал, намереваясь нырнуть.
— Нет, — вцепилась в его рукав Ковалева. — Не надо. Он мне все равно не поможет. План Кылыны я запорола. Нужно изобретать свой.