— А что ты делаешь с Миром?
— Ты его знаешь? — «Ах, да, — вспомнила она, — он же бывший диггер». — Это парень моей подруги, — объявила Чуб с видом глубокого одолжения.
— А подруга кто? — нахмурился он, глядя на Машину непрезентабельную папину рубаху.
«Ну, я и жлобиха. Надо было и Муське что-то купить!»
— Ведьма, — фыркнула Даша, надеясь, что эта правда прозвучит как исчерпывающее «отвали». — Мы спешим, — напомнила она грозно.
— Я не могу, — с надломом сказал он, наклоняясь и вымаливая прощение в ее надменных глазах. — Мужчинам нельзя. Такое правило — только бабы. Даже если я его пропущу, из зала все равно выведут…
— Ладно, — быстро и даже с облегчением согласилась Даша. — Маша, идем. А ты, Мир, пожалуйста, подожди в машине… Сюда парней не пускают, — заискивающе объяснила она.
Мир молча посмотрел на Машу и послушно вышел.
«Как дрессированный», — подумала Чуб.
В подлой и наверняка запрещенной международной конвенцией по правам человека Присухе были, следовало признать, и свои неоспоримые прелести.
— Подойди ко мне потом. Мне нужно сказать тебе что-то важное, — просительно залопотал Алекс.
Но этого «что-то» Даша уже накушалась через край.
* * *
Пульсирующий, магнетический, почти материально ощутимый гул сотни возбужденных голосов полз по пустому коридору, и Даша непроизвольно ощутила прилив любопытства и ускорила шаг.
— Кажется, там что-то интересненькое происходит…
Чуб жадно шагнула в зал и остановилась, подмятая навалившимся на нее впечатлением.
Посреди обширного помещения возвышался опоясанный красно-синими канатами ринг, окруженный десятками круглых, опустошенных и неряшливых столов, за которыми уже никто не сидел. Все стояли, подпрыгивая, вытягивая напряженные шеи, размахивая руками, охая и ахая, выкрикивая и рыча, — сотня, а то и две баб, блондинок, брюнеток, шатенок и рыжеволосых, разодетых, как манекенщицы на подиуме высокой моды, и возбужденных, как опьяневшие болельщики на стадионе «Динамо».
— Давай! Давай! — заорала одна, сгибаясь и выбрасывая вперед согнутые в локтях холеные руки, в резко дисгармонирующей с этой неэлегантной позой элегантной малиновой шляпке, с колышущимися колосьями тонкими перышками.
— Ну! Ну! — била кокетливой ногой с золоченым каблуком блондинка рядом.
Зал вдруг показался Даше ослепительно-яркой клумбой с ядовитыми, заморскими, дурманяще-хищными цветами…
— Катя, давай! Давай Динозавриху! — завопила долговязая дамочка, невольно и страстно срывая с шеи гроздья разноцветных пластмассовых бус.
Бусы рассыпались, покатились по полу большими круглыми шарами. Дама дернулась и оскалилась нервно и азартно.
— А! А! А! — выкрикивала, как во время секса, блондинка с каждым Катиным ударом. Ее воздушный, полосато-радужный наряд смялся в тряпье.
— Катя!!! Катя, давай! — не выдержав, запрыгала на месте Даша, вцепившись восторженными глазами в ринг, в углу которого творилось кошмарное, отвратительное и захватывающее дух:
СМЕРТЬ.
Один человек убивал другого.
Хотя один — Катя, с осунувшимися от сосредоточенной злости чертами и черными глазами без дна, в черной майке и трусах, залитых черной и мокрой кровью, — был на голову ниже и втрое тоньше второго — неправдоподобно огромной бабы, с решительным квадратным лицом и массивным, но сильным и гладким, сверкающим потом телом.
И это болезненное несоответствие, этот непропорциональный перевес дебелого и громадного над тонкокостным и стройным захватывали, замораживали, занимали дух. Будь перед Катей соперник меньший или равный, его распахнутый, полный ослепительной алой крови рот, рассеченная бровь, заливающая темной жижей ослепший глаз, вызывали бы жалость. Но вид гигантского, загнанного в угол динозавра, отступившего перед бесстрашным и таким невозможно хрупким противником, высекал лишь обалделый, офигенный, вдохновенный, заполонивший желудок звериный азарт.
— Ка-тя! Ка-тя! — скандировал зал. Зал подрагивал, кто в ритм, кто не в ритм, подмахивая ей руками.
— Давай! Давай ее! — умоляюще завыла долговязая, словно до сих пор не могла поверить в Катину победу, не видела: смерть уже брызжет изо рта несчастного динозавра — уже обреченного, уже неспособного защищаться, только безвольно и нелепо мотающего головой, отбрасываемой стремительными, молниеносными, страшно прекрасными Катиными ударами.
— Давай, давай, Катя! — заголосила Чуб, совершенно позабыв, что пришла сюда совсем с иной целью. — Катя, еще чуть-чуть! Ну!!!
«Левой в корпус, апперкот правой, хук левой! Bay!!!»
Катины руки вызывали у нее головокружение.
Ровные, иссиня-черные волосы рассыпались и танцевали по черной, казавшейся невероятно узкой и тонкой спине, и сама она вдруг показалась Даше стоящей на хвосте исполинской змеей, исполняющей невиданный по красоте звериный танец смерти.
И Даша поверила: так и должно быть! Так и устроено — побеждает сильнейший. Так задумал Бог. И Катя прекрасна и честна в своей неумолимости — в неудержимой животной жажде убить противника, втрое превосходящего ее! В ее страшном и честном поединке.
Но тут кто-то ненужный и бестолковый вцепился в Дашину руку со вздыбленными от восхищения волосками и затряс ее со всей силой, и, возмущенно обернувшись, хозяйка руки увидела Машино лицо — бледное, больное и обезумевшее от бессильного сострадания.
— Вон-вон, — залопотала она.
Там, за красно-сине-белыми канатами ринга, куда устремился с отчаянной надеждой Машин палец, стояла дама с серебряным ведром, из которого выглядывал красный колпачок литровой колы. А надеялась Маша только на Дашу, и надежда ее была столь ощутимой и молящей, что мысли мигом исчезли из Дашиной головы, оставив на разживу одну:
«Нет, не в честном!»
Даша резко развернула Машу спиной, шипя, рванула застежку на ее рюкзаке и выудила теплую бутылку с пригубленной Миром Присухой.
Прижимая бутыль к себе, она начала требовательно протискиваться сквозь толпу. Ее рассерженно отпихивали, не обращая внимания на саму досадную и случайную помеху. В общем крике ей не было слышно ничего, даже собственных дум. Впрочем, внутри Даши и не таилось никаких трезвых умозаключений, только пробегающие по телу волны, захлестывающие грандиозное помещение и подгоняющие ее к цели.
— Пусть холодненького попьет! — бездумно брякнула она, заграбастав из серебряного ведра полупустую победную бутылку и подменяя ее любовной.
Взгляд держательницы ведра столь же бездумно, но согласно кивнул, хотя принесенная Дашей кола, честно говоря, была почти горяченькой.
«А если, — объявилась вторая, испуганная мысль, — у них бои без правил и перерывов? Тогда я зря…»
Но ей ответил лязгнувший гонг, оповещавший о завершении неизвестно какого раунда и безосновательности Дашиных опасений.