Удачное совмещение этих занятий возможно разве что в кинофильме-сказке советских режиссеров Роу или Птушко — но не в реальной жизни, и не в эпосе, созданном людьми, знавшими, что такое война, и сохранявшемся людьми, знавшими, что такое труд пахаря.
Да и отчего бы не знать о невозможности такого сочетания русским певцам, когда ещё в XVII веке донские казаки, к которым хлынула из взбаламученной Смутным Временем центральной России толпа переселенцев, нарушая их привычные обычаи, постановили: «А егда кто из казаков станет землю пахать и хлеб сеять, того казака бить и грабить».
Там, на окраине Русской земли, сохранились старые обычаи, и не зря за пределами расселения новгородцев разве что на казачьем Тихом Дону сохранились песни на былинные сюжеты.
В чём же дело, откуда эта «укоризну творишь. роду своему»? Во всяком случае, речь не о презрении к труду и труженикам. Здесь дело совсем иное — скажем, викинги ничуть не презирали своих женщин, но даже одна деталь женской одежды или украшение на мужчине могли стать вечным позором, поводом для развода, и не было для норманна оскорбления непростительней, чем сравнение с женщиной (поэтому, кстати, норманны, в отличие от славян, не носили серёг).
Кастовое общество — мы уже говорили об этом — как раз отличалось меньшим презрением к низшим, чем позднейшее классовое, будь то классические рабовладельцы античности, феодалы Средневековья или буржуа Нового Времени. Голова — если в; ней есть хоть чуть-чуть мозгов — не презирает свои ноги.
Что до причин, по которым воины избегали принимать участие в выращивании и приготовлении хлеба и в других, подобных этой, работах, то они вообще-то предельно просты.
Во-первых, надо помнить, что в глазах язычника успех всякого дела, в том числе — и пожалуй, в особенности — земледелия, связан с благосклонностью Богов и духов, в данном случае духов плодородия, всех этих полевых, дворовых, овинных, ядреев, спорышей, обилух, полудниц, росомах, жицней.
Как относились подобные существа к железу, я уже говорил. А ещё сильнее и ещё хуже на них действовал «запах», если так можно выразиться, аура недавно пролитой крови, насильно отнятой жизни.
Существуют обширные списки мер, которыми ограждали каждого убийцу самые разные племена на разных континентах. И причин всегда две — гнев Земли, её дающих жизнь духов, оскорблённых насильственной смертью (это Языческое представление умудрилось просочиться даже в библию: «Что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя» (Бытие, 4:11)) и страх перед теми, кто, напротив, жадно слетается на запахи крови, боли и смерти, и перед теми, кто спешит протиснуться в распахнутую убийством дверь мира Смерти — оттуда сюда.
Массой обрядов — постами, временным отшельничеством, ритуальной раскраской или татуировкой — ограждает племя себя от убийцы — обычного, «разового» убийцы. Этим обрядам и поверьям посвящена целая глава в книге Джорджа Фрэзера «Фольклор в Ветхом завете», называется эта глава «Каинова печать».
А как быть с воином, за плечами которого тёмной стаей должны виться десятки теней неупокоенных мёртвых, с тем, кто десятки, если не сотни раз распахивал врагу дверь в мир Смерти? Вообще-то торжество воина над врагом часто оформлялось как жертвоприношение Богам — недаром воины русских былин (Илья, Алёша), одолев супостата (Тугарина, Жидовина и пр.), зачем-то (это для нас непонятно, зачем, современники и ближние потомки — отлично всё понимали) рассекал его тело на куски, раскидывал эти куски по сторонам, а голову, вздев на копьё, привозил в родной стан — на заставу или на княжеский двор.
Это обряд жертвоприношения…впрочем, я подробно рассказал об этом в работе, посвящённой былинам, в главе «Череп-трофей в былинах».
Убитый таким образом враг отправлялся прямиком к Богам войны и более опасности для оставшихся на земле, в мире людей, не представлял. Впрочем, и сам воин заранее, изначально определял себя в жертву этим суровым Богам. Принимая воинскую участь, принимая посвящение, он принимал и такую смерть — голову на копье и разбросанные в поле куски тела. И если доживал до старости, его всё же хоронили по тому же обряду, по которому приносили жертву — в костре.
Но это если дело шло о поединке.
А ведь бывали и большие сечи, битвы, сражения, в которых «обезвредить» каждого убитого врага как следует не представлялось возможным. Конечно, не могло речи идти о том, чтоб отлучить воина-защитника от общественной жизни, как это происходило с преступником-убийцей.
Но вот отлучение от процессов, научно выражаясь, производства материальных ценностей, в особенности пищи (в работах этнографов особенно подчёркивалось вредоносное влияние убийцы на пищу, строжайший запрет на разделение с ним даже процесса её потребления, трапезы — не говоря уж о приготовлении) было, с точки зрения племени, сугубо необходимо.
Конечно, у воинов были свои защитные чары и обереги.
Но все они были посвящены Богам Войны, Огня, Железа, Грозы и Бури — Богам, чьё грозное присутствие — пусть только в виде обрядов и символов — пугало маленьких Хозяев и попечителей крестьянских полей и подворий едва ли не столь же сильно, как неупо-коённые мертвецы и слетевшиеся на запах крови и смерти хищные духи.
Говоря кратко, воин, прикасаясь к труду крестьянина-хлебороба, совершал воистину бесчестное и позорное деяние — ставил под угрозу благорасположение духов Земли и Урожая к общине, к племени. Ставил под угрозу сам урожай.
То есть он сам мог пропитаться и охотничьей добычей, как это и описано в былинах про Волха-Вольгу — не зря же самой древней разновидностью княжеских владений были не пашни, не пастбища и не покосы, а охотничьи угодья — «ловища».
Но, надеясь на охотничью удачу для себя, оставлять без хлеба тех, кто доверял твоей защите…низость, хуже которой не враз придумаешь.
Потому-то родственники Феодосия и возмущались так его поведением — а будущий святой, почитая причины возмущения родни за дремучие «языческие суеверия», не внимал их упрёкам. Но ведь он сам не был воином, никого не убивал? Да ведь мы уже говорили об этом, читатель. Вторичны личные качества, дела и ответственность.
Ещё в XVII веке православные московские государи будут обрушивать опалу на целые боярские рода — за вину одного представителя. И так же поступало за полтысячи лет до них новгородское вече.
Феодосий — потомок воинского рода, а стало быть, и на нём почиет всё та же, небезопасная для урожая и благополучия общины, сила. Но, опять-таки, всё это поверья Языческого, кастового общества, до коих юному фанатику христианства не было ровно никакого дела. А мы этот факт отложим в и так уже полную копилку следов, оставленных в письменных источниках существования на Руси каст.
Воин — это не только занятие, это и происхождение. Феодосию, как воину по происхождению, считалось постыдно участвовать в крестьянских делах — вот ясный смысл этого сообщения жития святого.