И ни на какое «влияние» этот мотив не спишешь — мне уже доводилось говорить — в Византии сословия только-только складывались, ещё сидел на престоле потомок крестьянина, патрицием могли назначить не то что простолюдина, но и вообще инородца. Незадолго до рождения Феодосия правящий император — ничего общего с предыдущим не имевший — работал на стройке, а его брат торговал хлебом.
Несколько слов об Алёше Поповиче.
Как опять-таки доводилось мне писать в работе, посвящённой русским былинам, этому герою находится полная аналогия в преданиях Польши, где фигурирует Лешко Попелюш хитростью расправившийся с врагом-«Змеевичем» — точно так же, как Алёша хитростью победил Змеевича Тугарина.
В преданиях многих славянских народов, восточных и западных, упоминается Попялов, Попелек, Попелышек, Попельвар — хитростью побеждающий врага, сочетающего в себе змея и всадника, сопровождаемого птицами и собаками, как и Тугарин в русской былине.
Да и хитрость обычно одна и та же, совершенно незамысловатая — герой, почти побеждённый врагом, говорит, мол, обещал прийти на поединок — а за тобою целое войско. Тот недоумённо оглядывается — и герой сносит чудовищу голову.
Так что сюжет былины уходит во времена славянского единства, задолго до крещения Руси, и, соответственно, ни о каком «поповском» происхождении молодого [35] богатыря речи вести не приходится.
Учитывая к тому же, что в былинах крест заменяет древний оберег, а в храмах, которые уже зовут «церквями», молятся «Богам нашим могуциим».
Да и сам Алёша поступает с Тугарином, как полабские славяне с пленными, которых приносили в жертву Богам, а из его головы на полном серьёзе предлагает князю Владимиру Красну Солнышку изготовить сосуд для питья — поступая явно не по-христиански.
Как видите, читатель, Алёшка-Лешко («Лешко» по-польски — хитрец, обманщик, лгун, в говорах русского Севера «алёха» — плут, «алёшки подпускать» — хитрить, обманывать) был не большим Поповичем, чем Илья — крестьянским сыном. Былинная богатырская дружина изначально представала кастово монолитной.
Были и другие проявления кастовой воинской этики, отличавшие благородного воина от простолюдина-ополченца (на Руси, как, впрочем, и в Индии, наряду с «кшатриями» существовало и «войско земли» — ополчение).
«Законы Ману» запрещали воинам- кшатриям «поражать врагов вероломным оружием — ни зубчатым, ни отравленным, ни раскалённым на огне…убивать ни оказавшегося на земле (когда сам воин находится на колеснице. — Л.П.), ни стоящего со сложенными руками (с просьбой о помиловании. — Л.П.), ни имеющего распущенные волосы (? — Л.П.), ни говорящего «я твой», ни спящего, ни ненадевшего доспехи, ни нагого, ни безоружного, ни (уже) сошедшегося (в схватке) с другим, ни не сражающегося (а только) смотрящего, ни оказавшегося в затруднительном положении, ни поражённого, ни устрашённого, ни отступающего».
В былинах есть выражение «не честь-хвала молодецкая».
«Не честь-хвала молодецкая» убить спящего («Добрыня и Дунай»), нагого («Добрыня и Змей»), безоружного.
Не бьют подневольных: Хотен Блудович отпускает живыми мужиков — должников враждебного семейства, натравленных на него (трудно понять, что тут является причиной — жалость или брезгливое нежелание «марать руки»).
Щадят врага царской крови — «а и вас-то, царей, не бьют, не казнят» — но это несколько другое, скорее благоговение перед «священным царём», чем жалость.
У Саксона Грамматика находим эпизод, когда Яромир, правитель Рюгенских русов, во время войны с другим славянским племенем атакует двух неприятельских воинов. Убивает одного, но копьё застревает в теле.
Второй замахивается, но, увидев, что поднял руку на князя, отбрасывает оружие и падает ниц. «Столь велико почтение среди этого народа к людям, облечённым высоким саном», заключает хронист.
Любопытно, что из всех черт священного правителя эта одна оставила какие-то следы в летописи: «Князь Мстислав Юрьевич проеха трижды сквозь полки Юрьевы и Ярославли…И прииде на него Александр Попович, и, имея меч наг, хотя разсещи его.
Он же возопил, глаголя, яко аз есмь князь Мстислав. И рече ему Александр Попович: «Княже, ты не дерзай, но стой и смотри. Егда убо ты убиен будеши, и что суть иные, и камо ся им дети?».
Обращает на себя внимание появление в цитируемом отрывке Александра (Алёши?) Поповича (та самая Никоновская летопись, прославленная заимствованиями из былин). Не оказала ли влияния на летописный текст былинная идеология? О том, что богатыри никогда не атакуют вместе одиночного противника, даже если тот очень силён, мы с вами, читатель, уже говорили.
Богатырские схватки, описанные в былинах, — это целый ритуал, начинающийся с обмена тяжеловесными «любезностями» вполне в духе героев поэм Гомера или «Старшей Эдды», бранящимися перед боем, и идущий всегда на равном оружии — палица на палицу, меч («сабелка булатная») на меч, копьё против копья.
Несколько странно, что схватка на копьях в былинах, как правило, завершает ряд из трёх сшибок — казалось бы, должно было быть наоборот. Завершается поединок, что называется, «в партере» — рукопашной схваткой и борьбой.
Побеждённого убивают, причём достаточно жестоко — впрочем, как я уже говорил, это отголосок воинских жертвоприношений Богам войны.
Однако у побеждённого есть возможность сдаться, «сохранив лицо» — предложить победителю побратимство, естественно, с собой в качестве «меньшего» брата. Похвальба над трупом побеждённого противника решительно осуждается в былине «Камское побоище».
Представление о благородном и неблагородном поведении в бою повлияло даже на отношение к тому или иному виду вооружения.
В «опалу» угодил топор — былины вообще не упоминают его в качестве оружия, в летописях знатные воины-русы не используют до XIII века топор против равного противника — исключительно против зверя или взбунтовавшегося смерда. В былинах в схожей ситуации — против явно неблагородного противника — знатные воины, Чурило, Вольга, Микула, используют неясные «шалыги подорожные».
Любопытно, как прокомментируют это сторонники «народного» (крестьянского) происхождения эпоса и его героев? Столь же отрицательно относится этика былинных богатырей к метательному оружию.
Любопытно, что первым это подметил ещё в XVIII веке Василий Алексеевич Левшин в своих «Русских сказках»: «Русские богатыри считали за стыд сражаться чем- либо, кроме ручного оружия, ибо убивать пращом или стрелою не вменяли в приличное человеку храброму».