— Рысь, — окликнул он её, когда она в очередной раз застонала, запутавшись ногами в одеяле. — Рысь, ты меня слышишь? Рысь! Да очнись же ты!
Это было так глупо, он знал, что она его не слышит. Солдаты больше не обращали на них внимания, и Марвин снова позвал её, на этот раз громче, сам не зная, чего хочет добиться. Она не отвечала, и он снова попросил стражников пустить его к ней. На сей раз на него даже не обратили внимания. Но когда Марвин, чувствуя всё нарастающее отчаяние, снова повернулся к Рыси, то увидел, что она смотрит прямо на него. В её глазах не было того, что Марвин боялся увидеть — пустоты, — только недоумение и испуг, будто у маленькой девочки, наступившей на змею. Марвин прижался к решётке лицом, вцепившись в неё изо всех сил, и быстро спросил:
— Как тебя зовут?
— Чт… — разбитые губы опухли и слушались плохо, но она выдавила наконец: — Ч-что?
— Как тебя зовут? Какое имя дала тебе мать?
Рысь удивлённо моргнула, как будто вспоминая, зажмурилась и содрогнулась, словно от боли.
— Милла, — прошептала она с трудом.
Что за дурацкое имя, подумал Марвин, только язычники так детей называют…
— Милла. Милла, слушай меня. Не спи. Слышишь? У тебя там одеяло есть. Слушай меня, говорю! Видишь одеяло?
Она не повернула головы, только зашарила рукой по полу.
— Нашла? Вот, завернись получше. И не спи. Смотри на меня. — Он кинул быстрый взгляд на солдат. Те трепались и бросали кости, шумно радуясь каждой удаче. Марвин снова зашептал: — Смотри на меня и не закрывай глаза. Говори со мной, давай. Говори.
— Я хочу пить, — пробормотала Рысь.
— У тебя и вода там есть. Кружка стоит. Посмотри. Ну, посмотри, давай, не ленись, ты ж крепкая девка.
Он не успокоился, пока она не нашла кружку и не напилась, а потом под его указания устроила себе подобие постели. Двигалась она медленно, словно всё ещё в бреду — да это так и было, наверное. Наконец умостившись, Рысь повернула к Марвину избитое лицо и, глубоко вздохнув, тихо проговорила:
— Ты дурак. Зачем ты им сказал?
Он не сразу понял, о чём она. Потом до него дошло.
— Но ведь Лукас воевал с ними вместе. Я подумал…
— Дурак, — повторила она, и её веки сомкнулись.
— Рысь! Милла! Проклятье… Милла!
— А ну молчать там! — рявкнул стражник.
— Не ори, — пробормотала она, не открывая глаз. — Я всё слышу. Я просто… так устала…
В душе Марвин был рад, что она не плачет и не пытается говорить о том, что случилось. Тут уж он и сам не знал бы, что ей сказать. Но где-то ещё глубже он понимал, что это-то как раз самое скверное, что она должна плакать и кричать, потому что это нормально, так любая бы на её месте делала… а она только сказала, что устала, и чтоб он не орал, потому что ей хочется поспать.
Он пытался дозваться до неё, но добился только того, что рассвирепевшие охранники всё-таки отперли его камеру и надавали ему пинков. После этого внушения Марвину оставалось только лежать, хватая ртом спёртый воздух, и думать, что то-то будет веселья, когда Лукас всё-таки явится за ними… если от них к тому времени что-нибудь останется, конечно. «Лучше б я её убил, — подумал Марвин бессильно, прислушиваясь к дыханию Рыси и ничего не слыша. — И так и так ведь помрёт, а иначе не оказался бы в такой заднице…» Охранники поступили дальновидно, заперев их по отдельности, потому что сейчас он попросту удавил бы эту сучку. Так он думал, а потом снова ловил её дыхание, и, подождав, пока солдаты вернутся к игре, опять стал звать её и звал, пока она не заворочалась во сне, и он с облегчением понял: ещё жива.
Марвин не знал, сколько времени прошло. Рысь потихоньку оклемалась, но потом её забирали ещё дважды. Возвращалась она, правда, уже на своих ногах, но по одному взгляду на её лицо было понятно, что с ней делали наверху. С каждым разом она становилась всё равнодушнее, и достучаться до неё было труднее и труднее. Но их по крайней мере стали кормить, и вода всегда была. Как-то Марвин потратил несколько часов, чтобы распутать узлы на запястьях, но зря старался — стражники немедленно это заметили и связали его снова. Один раз он решил попытаться удрать и напал на охранника, когда тот открыл дверь на время очередной кормёжки, но добился только того, что его яростно и упоённо избили. Похоже, Ойрек кое-чему научился на горьком Лукасовом опыте.
В один из дней, когда за Рысью снова пришли, солдат было трое. Марвин понял, что к чему, как только они стали отпирать его камеру. Так, ну, хоть какое-то разнообразие. Он не сопротивлялся, когда его вывели — отрадно было хотя бы глотнуть более-менее свежего воздуха. Рысь вели рядом, Марвин мог бы дотянуться до неё, но подозревал, что её ещё очень долго будет передёргивать от самого невинного мужского прикосновения. К его удивлению, она сама опёрлась на него, когда они поднимались по лестнице. Ничего не сказала, просто навалилась ему на плечо, и он старался облегчить ей путь, хотя сам еле держался на ногах.
Наверху Марвин постарался собраться и понять, где они всё-таки находятся. Судя по узким галереям и маленьким залам, форт был невелик, хотя гарнизон в сотню человек разместился бы тут без труда. Освещение было скупое. Стоял вечер или ночь — темнело рано, с ходу и не разберёшь. Марвина с Рысью отвели в зал, где за длинным столом шумно пьянствовал Ойрек с дюжиной своих друзей. По тому, как напряглась Рысь, Марвин понял, что насиловали её именно здесь. Но она даже не споткнулась на пороге: просто вошла, спокойно и отстраненно, будто ей и впрямь уже было всё равно. И тогда у Марвина внутри всё заледенело — так, что несколько мгновений он не мог дышать.
— Вечер добрый, мессер! — протянул Ойрек, заметив их. — Заходите, располагайтесь. И месстрес с собой прихватите. Ну-ка, смелее, робеть-то не надо, все свои!
Он был совершенно пьян и от этого казался ленивым и добродушным. Марвин решил, что сейчас всё-таки ночь — за день невозможно так нажраться. Дружки Ойрека были ему под стать. Впрочем, злобы в них Марвин не чувствовал.
— Ну, присаживайтесь же! — громыхнул Ойрек и постучал по скамье рядом с собой, да так, что пол задрожал.
Марвина развязали и толчком усадили на скамью. Перед ним тут же возник здоровенный шмат плохо прожаренного мяса и ковш с брагой. Рысь посадили напротив, зажав между двумя мужиками. Она равнодушно посмотрела на еду, потом ухватилась за кубок и присосалась к нему, как пиявка. Мужики загоготали.
— Вот, мессер, берите пример с благородной месстрес! — гаркнул Ойрек. — А за что пьёт благородная месстрес?
Рысь со стуком поставила пустой кубок на стол.
— З-за М-мессеру, — пьяно пробормотала она, и солдаты завопили от восторга.
— Ай, умница! За Мессеру! За Мессеру!
«Она пьёт с вами вместе за вашу герцогиню, — подумал Марвин, глядя на раскрасневшиеся рожи вокруг. — Вы усадили её к себе за стол, вы пьёте с ней вместе за то, чему все вы верны. Так как же вы можете… как вы можете её…»