— В бою пасть — это счастье, — мечтательно произнёс он. — Если и есть смерть лучше иной жизни, то такая.
— Не знаю, — нерешительно отозвался Робин, крутя в толстых пальцах каплунью ножку. — Как по мне, жить хорошо…
— Дурак, — беззлобно сказал Марвин. — Видал вон того лысого, в таверне? Чуть что, перед благородными башкой об пол? Так жить — хорошо?
— Хорошо, — пробурчал Робин, — только б не умирать.
— Ясно теперь, почему ты только сын сэйра, а не сэйр, — сказал Марвин. — Хотя, впрочем, и для сына сэйра твои слова — позор.
Робин вскинулся, поднял на Марвина глаза — неожиданно красивые, большие и карие, такие скорее подошли бы знойной девице, чем неуклюжему толстяку.
— Нам к позору не привыкать, — вполголоса проговорил он и отвёл взгляд.
Марвин задохнулся от возмущения.
— Ну ты даёшь, парень! К позору невозможно привыкнуть. И нельзя этого делать! Когда ты привыкаешь к позору — ты уже и не жив… пусть даже хотя бы как тот трактирщик. Крыса и та — живее.
— А что делать, если выбора нет?
— Выбор всегда есть. Можно умереть, например. Или убить, это намного лучше. Но уж точно не привыкать.
— Вот вам, сэйр Марвин, говорить легко, — помолчав, тихо сказал Робин, и Марвин оторвался от еды, отчего-то неприятно задетый его словами. — Вы такой… ну… сильный, смелый… Вам легко про позор говорить. Вы ж ничего про него не знаете.
Губы Марвина дрогнули — но что ему было на это сказать?
— А не все такие… смелые, — не глядя на него, продолжал Робин. — Вы так хорошо сказали, я точно подзабыл уже… про цель… Но мало одной только цели. Для вас — довольно, а мне мало… Иначе бы я уж давно был таким, как вы. А я трушу.
— Чего трусишь-то? Чего в этой жизни можно бояться, если тебе и позор уже не страшен? — резко спросил Марвин.
— Ну… как вам объяснить? Вот тот трактирщик — он же не знает, что живёт, как… ну, как…
— И куда тебе в герольды с таким красноречием, — покачал головой Марвин. Робин вспыхнул, вскинул голову, и в его лице, к вящему удивлению Марвина, промелькнуло некое подобие оскорблённой гордости.
— Я только сказать хочу, сэйр Марвин, что тот трактирщик и думать не думает о позоре. И вот это — совсем скверно. Когда тебя позорят, а ты ничего сделать не можешь.
«Да уж, тут не возразишь», — подумал Марвин, и будто снова очутился под серым осенним небом Балендора, на ристалище, с пылающим от пощёчин лицом. И словно наяву увидел Лукаса из Джейдри — но не напротив себя, а дальше, в мутном мареве костра, — подпирающего голову рукой и смеющегося непроницаемыми голубыми глазами — смеющегося над ним…
— И ведь хуже всего то, что вам это только кажется.
— Что? — Марвин выпрямился. Аппетит у него совершенно отбило.
— Вам только кажется, что вы ничего не можете поделать, — со странным упрямством проговорил Робин. Он глядел в огонь, и в свете алых языков пламени глаза его странно, влажно поблескивали. — Вам просто внушили это… навязали… сковали ваш разум, чтоб заставить поверить в неизбежность позора. Нас же двое всего было, в том трактире. Трактирщик мог взять вилы и…
— И на благородного мессера? — зло спросил Марвин. Внешне необоснованная злость в его голосе осталась Робином незамеченной.
— Да всё равно. Если б правда думал, что нет ничего страшнее позора — всё равно…
Мальчишка смолк, но Марвину уже кусок в горло не лез. Мучительная тревога и жгучий стыд, которые не давали ему спать последние месяцы и от которых он только-только, казалось, избавился, вцепились в него с новой силой. Безумно захотелось убить кого-нибудь — плевать кого, да хоть бы этого тупого толстяка, своими мутными речами снова растравившего ему душу… Но на деле Марвин понимал, что должен благодарить мальчишку — за то, что тот так вовремя напомнил ему о том, о чём он едва не забыл. Поразительно, Марвин и предположить не мог, что у него такая короткая память…
Или просто он в самом деле испугался. Испугался тогда, там… этих глаз… и этой улыбки… того, что эти глаза и эта улыбка могут с ним сделать. Испугался просто до одури, потому что никогда не видел ничего подобного. И просто убить здесь было бы слишком просто… и совершенно неправильно. Нет, за этот страх, за то, что впервые в жизни Марвина заставили его испытать, полагалась совсем другая расплата. И он на целых три дня напрочь забыл об этом! Стоило отогреться да отожраться — и забыл. Как будто вполне смог бы с этим жить…
— Сэйр Марвин, — голос Робина из темноты звучал испуганно, — что с вами?
Марвин поднял на него затуманенный взгляд.
— Ты всё правильно говоришь, парень. Всё правильно. Скажи, что ещё хотел.
— Да ничего, — стушевался мальчишка. — Я, это… я имел в виду…
— А, плевать, что ты имел в виду, — сказал Марвин. — Главное, что ты сказал. Может, из тебя и получится толковый герольд.
Робин вновь покраснел — на сей раз от удовольствия, и пробормотал:
— Благодарю вас, сэйр Марвин, да только я всё равно предпочёл бы быть таким, как вы… Потому что и вы правильно говорили. Про позор… А будь я таким, как вы, то смог бы его смыть… с памяти моего отца.
«Таким, как я, — подумал Марвин. — Нет, парень, такие, как я, намного хуже. Потому что мы способны нести этот позор. И жить обещанием мести… одним обещанием, потому что обещать в таких делах — слаще, чем делать».
Тут он вдруг понял, что сказал Робин, и удивился:
— Твоего отца? А что ты должен сделать, чтобы смыть с него позор?
Робин поднял голову, снова глянул на Марвина влажными карими глазами — в упор — и сказал, ровно, внятно и отчётливо, так, будто прежде говорил эти слова сотни и тысячи раз:
— Убить Птицелова.
Марвин задумался, потом покачал головой.
— Птицелова? Не слышал о таком.
— О нём мало кто слышал. Не считая тех, кого он… ловил. И их семей, конечно. Такое не забывается.
— Ну-ка, рассказывай, — потребовал Марвин, радуясь возможности отвлечься от своих тяжких мыслей.
Робин помялся — видно было, что ему нелегко начать, но Марвин был безжалостен и смотрел ему в лицо не мигая. В конце концов парень сдался. А впрочем, понял Марвин вскоре, наверное, он на самом деле хотел поговорить. Не всякую тяжесть можно носить в себе…
— Мой батюшка… отец… он всё время ссорился со своим двоюродным дядей, сэйром Колином, за земельный удел и замок. Батюшка считал, что этот удел наш по праву, но у сэйра Колина были деньги и связи, и он только смеялся над батюшкой. Ну, батюшка и вступил в войско соседа сэйра Колина, который тогда как раз войну затевал, с тем чтобы потом этот удел получить.
— Отобрать, стало быть.
— Ну, отобрать… А тот сосед, сэйр Имрис, его вроде как полюбил. Забрал и нас с матушкой в замок его, там хорошо было. Вот… А потом сэйр Имрис оказался еретиком. Батюшка этого не знал, ну, узнал только потом, когда этот сэйр Имрис его к себе приблизил. Вот, он был еретик, и у него собирались какие-то люди, делали нечестивые обряды и пытались вызвать Ледоруба…