Марвин ругнулся и осенил себя святым знамением. Робин пугливо последовал его примеру.
— Батюшка сперва точно не знал, подозревал только. А когда узнал — не решился оставить сэйра Имриса, потому что к тому времени сэйра Колина уже разгромили, ждать недолго оставалось, и батюшка не хотел лишиться того, что добыл…
— Еретикам, значит, потакал твой батюшка за харчи! — возмутился Марвин.
— Не потакал! — вскинулся Робин. — Он вовсе не потакал, он сам считал эти обряды богомерзкими, но только далеко уже всё зашло, и к тому же сэйр Имрис был как бы батюшкиным сюзереном… А разве можно предавать своего сюзерена?
— Гм, — озадаченно сказал Марвин. — Вообще-то нельзя.
— Вот, и батюшка так же говорил, когда матушка плакала и просила его бросить сэйра Имриса. Но батюшка не послушался, а потом… — Робин набрал воздуху в грудь, глубоко вздохнул. Густой пар из его груди смешался с дымком костра. — Потом всё раскрылось, сэйра Имриса и его друзей-еретиков поубивали, а батюшка бежал…
— Бежал? Оставив жену и ребёнка?
— Я большой уже был! — выпрямился Робин. — Мне уже почти одиннадцать было…
— Да уж, гигант. Ну и?
— Ну и тогда выяснилось, что это были не просто еретики, а какие-то особенно опасные еретики, и святой орден патрицианцев собирал о них всяческие сведения. А мой батюшка оказался единственным выжившим, кто знал, что у них и как, видел обряды, ну и ещё о чём-то там был осведомлён… Вот они и послали за ним Птицелова.
— Что за Птицелов-то? — снова спросил Марвин, которого долгая и путаная преамбула успела утомить.
— Не знаю, — тихо ответил Робин. — Я его и не помню толком. Знаю, что его послали за батюшкой, потому что он непременно был нужен живым, для сведений. Я тогда расспрашивал, кого мог, со мной говорить не хотели, только один святой брат патрицианец сжалился, и сказал, что Птицелова всегда посылают за беглыми, которых непременно живыми вернуть надо, и он приводит… А потом он и отца привёл. Привёл… как на поводке. — Мальчишка сжал зубы, на его заплывших скулах отчётливо проступили желваки. — Я был во дворе и видел. Отец шёл такой потерянный… сгорбленный, будто взгляд со стыда поднять не мог. Сам шёл, впереди коня Птицелова, его никто не заставлял, он даже связан не был. Я его окликнул, он голову поднял, и у него такие глаза были… такие… будто он заплачет сейчас, а я никогда не видел, чтоб он плакал. Только потом, на виселице…
— Его повесили? — спросил Марвин — история наконец начала его интересовать.
Робин с трудом кивнул.
— На следующий день. А перед тем пытали… Он весь в крови был, когда его на помост вывели, и руки у него были переломаны. — Голос мальчишки вдруг стал ровным и почти равнодушным — будто он пересказывал старую, всем известную и никому уже не любопытную басню, которая его никак не касалась. — И он плакал. Только мне почему-то казалось, что это по-прежнему от стыда. Этот человек… Птицелов… я его только тогда и видел, за день до казни, когда он отца пригнал. Они потом вместе в замок вошли, а как он выходил, я не видал. Только отца видал… И походило на то, словно этот Птицелов что-то ему такое сказал или сделал, что отец всех сил лишился. И пошёл за ним покорно, хотя знал, что его ждёт. Я не верил тогда, что так может быть, отец бы живым не дался. Ему и матушка говорила, чтоб не давался, когда провожала в бега, так и просила: не давайся им, замучат они тебя. И он не дался бы. Никому, кроме… этого. Который пригнал его на муки и позорную смерть.
Робин умолк, и теперь уже Марвин не стал его подстёгивать. Он размышлял об услышанном. Ловко, конечно, придумано — в самом деле, порой просто необходимо взять беглеца живым и невредимым, и это бывает не так-то просто сделать. Марвин прежде не думал об этом, но если бы Лукасу из Джейдри удалось схватить его тем днём, он не позволил бы продолжать измываться над собой. Убил бы или умер сам… а может, то и другое вместе. И надо в самом деле очень постараться, чтобы так подчинить себе волю другого человека. Должно быть, это страшное умение.
— И теперь ты хочешь убить Птицелова?
Робин опал, словно сдувшийся воздушный шарик, каменное выражение исчезло с его лица, и оно снова стало вялым и несчастным.
— Хотел бы, — жалобно сказал он. — Но разве я смогу? Я его даже в лицо не помню. И голоса не слыхал, ну, совсем ничего не помню. Хотя, наверное, узнал бы, если бы увидел. Почувствовал бы. Но и тогда — что? Я же рохля…
— Это точно, — сказал Марвин. — Ну и что тебе, рохле, славно жить с отцовским позором?
— Не славно… Только что делать-то?
— Вот именно — делать. А не языком чесать, — сказал Марвин и, резко взмахнув плащом, расстелил его у огня. В пламя метнулась пелена снежной пыли. — Спать давай, с рассветом дальше пойдём.
— Вы спите, а я покараулю.
— Покараулит он, — фыркнул Марвин. — Тебя прирежут — ты и вякнуть не успеешь. Но воля твоя, сиди.
— Спасибо вам, — тихо сказал Робин.
— Тебе спасибо, — помолчав, ответил тот. Мальчишка хоть и сопляк, но… было в его словах нечто, от чего глухая тоска Марвина обернулась спокойной и здоровой яростью. И это уж было куда как лучше.
— Робин, — вполголоса сказал он. Грузная, тёмная в полумраке фигура развернулась к нему. Марвин закрыл глаза. — Если на моём пути встретится Птицелов, я убью его. За тебя.
Он не мог видеть, но знал, что мальчишка просиял — почувствовал, словно вокруг стало чуточку теплее.
— Благодарю вас, мессер, — пробормотал он, но Марвин не ответил ему, потому что спал.
Ночь прошла тихо, а с рассветом они двинулись дальше. Марвин по-прежнему шёл впереди, но теперь временами оборачивался, проверяя, не сильно ли отстал его стюард. Про себя он всё чаще называл Робина именно так, и даже подумывал, а не оставить ли его и впрямь при себе. Ну и что, что засмеют — пусть попробуют. В конце концов, сколько есть стройных и ладных парней, которые по башковитости Робину и в подмётки не годятся. Ну а чтобы харч запасать да сапоги с хозяина снимать, особой прыти не надо. К тому времени, когда вдалеке показались первые дома деревни, Марвин окончательно укрепился в этом решении, но Робину пока ничего не говорил — вот дойдут, там и обрадует. Что мальчишка будет счастлив, он ни минуты не сомневался.
Дорога шла чуть вверх, а потом к низине, и потому Марвин сперва услыхал звон подков о лёд, а потом увидел перевалившего через пригорок всадника — с виду рыцаря, в полном облачении. Он вроде бы не очень торопился, и Марвин окликнул его. Рыцарь соизволил остановиться, видно, также признав в Марвине благородного мессера, и весьма любезно поздоровался. Они представились друг другу, выразили заверения в общей преданности его величеству королю Артену, и Марвин сказал:
— Мессер, скажите, там и впрямь деревня вдалеке?
— Деревня, — кивнул тот. — Названия только не упомню.
— Единый с названием, меня интересует, далеко ли от неё королевские войска?