– Вы убивали мальчиков? – Только теперь Бродяга начал кое-что понимать.
– И мальчиков, и других. Мы… убивали всех. – Пес говорил, будто оправдываясь, и даже не замечал, что на загривке вздыбилась шерсть. – Поверь, не только жестокость двигала нами, но еще и чувство справедливости. У нас было право так поступать! Ведь вы, люди, собственноручно губили свою планету. Душили ее, разрушали, отравляли, насиловали. Я не поверил нашим хроникам – но я просмотрел ваши фильмы. Не погибни твой народ в сражениях с нами, он бы неизбежно уничтожил себя сам. Зато те, кому посчастливилось уцелеть, теперь наслаждаются жизнью.
– Вы истребили мой народ… – пришло вдруг к мальчику, опоздав на много лет, роковое знание.
– Да, что было, то было. И ты, как и остальные, будешь нас ненавидеть за это. Они тебе все расскажут, и…
– Что еще за остальные? – Мальчик похолодел с головы до ног.
Пес отвернулся, чтобы не смотреть ему в глаза, но затем решительно повернулся обратно, горделиво выпрямил спину и поднял голову.
– Твои соплеменники. Мы расстаемся, ты покидаешь мой дом…
– Нет!
– Да. Это дело решенное, я не в силах ничего изменить. Конечно, мне не хочется, чтобы ты уезжал…
– Тогда я останусь?
– Нет. Ты уедешь, решение принято. О нем узнал Хозяин Куэрнаваки, мой старый друг, и пригласил меня для серьезного разговора. Ведь ему хорошо ведомо, как крепко могут сдружиться пес и его мальчик. Я привез замену тебе…
– Того нытика, что на кухне? Да я его прикончу сейчас же! Пинками выгоню!
– Пожалуйста, прекрати. Сядь на место, а я объясню, почему ты должен уйти, а он должен остаться. Помяни мое слово: тебя ждет много нового и интересного, и вскоре ты забудешь своего пса. Даже порадуешься тому, что расстался с ним. Подивишься, как это тебе удалось вытерпеть столько лет в его доме…
– Никогда!
Пес тяжело вздохнул.
– К сожалению, так и будет, уж поверь. Тебе в конце концов позволяется вырасти и познать то, о чем ты до сих пор даже не подозревал.
– Что значит вырасти?
– Скоро сам поймешь и это, и многое другое, а сейчас объяснять бесполезно. Говорят, ты из хорошей породы, у тебя здоровые гены. Говорят, старые самцы перемерли, нужно завозить новых. Когда-нибудь, надеюсь, ты сочтешь это большой честью. Тебе предстоит обладать женщинами, и производить на свет потомство, и вместе с другими самцами замышлять бегство с острова, отвоевание родного мира и истребление всех собак…
– Вот ты говоришь, а я не понимаю ничего, и мне страшно!
– Хороший мальчик, очень хороший мальчик. – Пес неловко погладил его по голове. – Лучший из всех, кого я знаю. Но ты вырастешь и откроешь для себя истину: как ни велика бывает любовь между псом и его мальчиком, есть на свете нечто еще более великое. А теперь, пока еще светло, пойдем погуляем, ты будешь палку бросать, а я за ней бегать. В самый последний раз…
Генерал Уингроув смотрел на ряды сидящих, но не видел лиц. Его взгляд был устремлен за пределы здания конгресса Соединенных Штатов; не задерживаясь в благоухающем июньском дне, он проницал другой день, еще не наступивший. День, когда армия займет предначертанное ей место, обретя власть и почет.
Уингроув набрал полные легкие воздуха и произнес речь, короче которой, возможно, еще не звучало в этих священных стенах:
– Генеральный штаб обращается к конгрессу с просьбой упразднить устаревшее подразделение Вооруженных сил США, известное как Военно-морской флот.
Престарелый сенатор от штата Джорджия проверил свой слуховой аппарат, а кресла журналистов в один миг опустели – только слышался дробный топот, затихающий в направлении переговорной. По громадному залу пробежал взволнованный шепот. Одна за другой головы поворачивались к сектору представителей флота, где шеренги одетых в голубое возбужденно шевелились и гудели, словно потревоженные в улье пчелы. Группка мужчин, окружавших дородного человека в мундире, обильно расшитом золотым позументом, расступилась, и адмирал Фицджеймс медленно поднялся на ноги.
Его пронизывающий взгляд запросто повергал в трепет всякую мелкую сошку, но генерал Уингроув был этому военачальнику не по зубам. Адмирал с отвращением мотнул головой, всем своим видом выражая оскорбленное достоинство. Он повернулся к аудитории; на лбу пульсировала жилка.
– Позиция генерала для меня непостижима, равно как и причины такого безосновательного выпада в сторону ВМФ. Наш флот всегда служил и будет служить самым первым рубежом обороны Америки. Я прошу вас, джентльмены, оставить без внимания прозвучавшую сейчас просьбу, так же как вы пренебрегли бы высказываниями любого человека, который… э-э-э… слегка помутился рассудком. Я настоятельно рекомендую отправить генерала на обследование в соответствующую клинику, а также проверить психическое здоровье всех лиц, причастных к его нелепому демаршу!
Генерал ответил со спокойной улыбкой:
– Я понимаю, адмирал, что вы несколько раздосадованы, и на самом деле не виню вас за это. Однако давайте не будем сводить вопрос общенациональной важности к мелким личным дрязгам. Обращаясь к конгрессу с просьбой об упразднении ВМФ, армия опирается на реальные свидетельства – свидетельства, которые будут предъявлены завтра утром.
Повернувшись спиной к разъяренному адмиралу, генерал Уингроув широким жестом обвел собравшихся государственных мужей:
– Приберегите свое решение до указанного времени, джентльмены, не судите поспешно, пока воочию не убедитесь в силе довода, на котором основана наша просьба. Это конец эпохи. Утром Военно-морской флот присоединится к прочим вымершим видам: птице додо и бронтозаврам.
Кровяное давление у адмирала скакнуло до новых, рекордных высот, и глухой стук упавшего тела был единственным звуком, нарушившим гробовую тишину в гигантском зале.
Первые лучи утреннего солнца согревали белый мрамор мемориала Джефферсона и бликовали на касках солдат и крышах автомобилей, продвигавшихся вперед медленным тугим потоком. Сюда съехался весь конгресс; сирены полицейских мотоциклов расчищали дорогу перед депутатскими машинами. Со всех сторон, едва не бросаясь под колеса, наседала толпа государственных служащих и простых жителей столицы. Тут же напирали фургоны радио и телевидения; микрофоны и камеры были приведены в полную боевую готовность.
Все предвещало великий день. Вдоль берега, повторяя его изгибы, аккуратными рядами выстроились всевозможные машины цвета хаки. Легкие армейские джипы и вездеходы на полугусеничном ходу тесно соседствовали с тяжелыми бронетранспортерами и шестиколесными грузовиками, хотя и те и другие выглядели букашками на фоне грозных танков М-60. Посреди этой техники, неподалеку от зрителей, воздвигли трибуну.
Ровно в десять утра генерал Уингроув поднялся на нее и уставился на собравшихся; под его хмурым взором толпа постепенно угомонилась, и воцарилась напряженная тишина. Говорил он недолго и в основном повторял на разные лады, что судят не по словам, а по делам. Полководец указал на первый в шеренге грузовик – тягач весом две с половиной тонны, в кузове которого, напряженно выпрямив спины, застыли пехотинцы в полной боевой экипировке.