— Извините, лейтенант, — сказал Энди. — Я прошу не за себя. Это семейные проблемы. Я уже отдежурил девять часов, и до конца недели у меня двойные смены…
— Полицейский находится на дежурстве двадцать четыре часа в сутки.
Энди едва сдержался.
— Я знаю, сэр. Я не отлыниваю от работы.
— Отлыниваешь. Разговору конец.
— Тогда разрешите мне уйти хоть на полчаса. Я хочу заскочить домой, а потом вернусь и буду в вашем полном распоряжении. Я буду работать до прихода дневной смены. В любом случае у вас после полуночи будет не хватать людей, а если я останусь, то смогу закончить те рапорты, которые вот уже неделю требуют с Центральной улицы.
Придется работать двое суток без отдыха, но только так можно было добиться от Грасси хоть чего-то. Лейтенант не мог приказать ему работать столько часов подряд, если не было экстренной необходимости, но он мог воспользоваться предложением Энди. Большинство детективов вновь перевели на патрулирование, так что их непосредственная работа очень пострадала. Штаб на Центральной улице не считал такой аргумент достаточно веским.
— Я никогда никого не прошу работать сверхурочно, — сказал Грассиоли, заглатывая наживку. — Но я играю честно, по правилам. Ты можешь взять сейчас полчаса, но не больше, как ты понимаешь, а когда вернешься, все доделаешь. Если хочешь остаться здесь вечером — твое право.
— Слушаюсь, сэр, — сказал Энди.
Хорошенькое право. Он пробудет здесь до восхода солнца.
Дождь, шедший последние три дня, сменился снегом. Огромные снежинки бесшумно падали в конусах света под фонарями на Двадцать третьей улице. Пешеходов было немного, но по-прежнему темные фигуры жались к колоннам, поддерживающим экспресс-линию. Большинство ночующих на улицах нашли себе убежище от непогоды, но их невидимое присутствие, как и остальных жителей города, было почти ощутимым. В каждом доме жили сотни людей, их темные силуэты мелькали в подъездах и окнах. Энди наклонил голову, чтобы снег не летел в лицо, и побежал. Но быстро запыхался и пошел медленнее.
Ширли не хотела, чтобы он уходил этим утром, но он не мог остаться. Солу лучше не становилось; не становилось ему и хуже. Так было последние три дня. Энди хотелось остаться с ним, помочь Ширли, но выбора у него не было. Он должен был идти на дежурство. Она этого не понимала, и они чуть не поссорились — шепотом, чтобы не услышал Сол. Энди надеялся вернуться пораньше, но обстоятельства распорядились иначе. Он мог лишь забежать на несколько минут, поговорить с ними обоими, узнать, не нужна ли какая-нибудь помощь. Он знал, что Ширли нелегко быть одной с больным старым человеком, — но что было делать?
В коридоре из-за дверей раздавались музыка и звуки телевизионных передач, а в его квартире царила тишина. У него вдруг возникло дурное предчувствие. Он отпер дверь и тихо ее отворил. В комнате было темно.
— Ширли? — прошептал он. — Сол?
Ответа не последовало, и тишина вдруг страшно поразила его. Где учащенное, хриплое дыхание, наполнявшее раньше комнату? Зажужжал его фонарик, луч света пересек комнату и уткнулся в кровать, в неподвижное, бледное лицо Сола. Казалось, он тихо спит, но Энди знал — еще до того, как коснулся кончиками пальцев, — что Сол мертв.
«О Боже! — подумал он. — Она была с ним одна, в темноте, когда он умирал».
И тут он услышал тихие душераздирающие рыдания, раздававшиеся из-за перегородки.
— Я не хочу больше об этом слышать! — заорал Билли, но Питер продолжал говорить, словно Билли тут вообще не было:
— «…И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля исчезли, и моря уже нет». Так написано в Книге откровений; если мы ищем истину, она там. Откровение нам, мимолетный взгляд в завтра…
— Заткнись!!!
Никакого воздействия это не оказало, и монотонный голос упорно продолжал звучать на фоне ветра, завывающего вокруг старой машины и проникающего во все щели и трещины. Билли натянул на голову пыльное одеяло, но это не помогло, к тому же стало трудно дышать. Билли опустил одеяло до подбородка и уставился в серый сумрак внутри машины, пытаясь не обращать внимания на бормотание человека рядом. Передние кресла и заднее сиденье были сняты, и седан превратился в одну, не слишком просторную комнату. Они спали бок о бок на полу, покрытом обрывками теплоизоляции, ватина и поролона. Неожиданно Билли почувствовал сильный запах йода и дыма, когда ветер задул по дымовой трубе и перемешал пепел в желобе, который они использовали в качестве печки. Последний кусок морского угля сожгли неделю назад.
Билли уснул и спал до тех пор, пока нудный голос Питера не разбудил его вновь. Теперь Билли был уверен, что его компаньон лишился рассудка, поскольку разговаривал сам с собой. Билли чувствовал, что задыхается в этих тесных стенах, в этой пыли, в этих бессмысленных словах, которые наполняли всю машину и давили на него. Встав на колени, он повернул ручку и немного опустил заднее стекло. Он прильнул к щели, жадно дыша холодным свежим воздухом. Что-то холодное коснулось его губ. Он наклонил голову, чтобы выглянуть в щель, и увидел белые парящие снежинки.
— Я выйду, — сказал он, закрыв окно, но Питер сделал вид, что не слышит. — Я выйду. Здесь воняет.
Он взял пончо, сделанное из синтетического покрытия, срезанного с переднего сиденья «Бьюика», просунул голову в отверстие и закутался. Когда он открыл заднюю дверь, в машину влетел снежный вихрь.
— Здесь воняет, и ты воняешь… и, по-моему, ты придурок.
Билли вылез из машины и с силой хлопнул дверью. Падая на землю, снег таял, а на крышах автомобилей лежал толстым слоем. Билли собрал горсть снега с капота машины и положил в рот. В темноте не было заметно никакого движения, с тихим шелестом падали снежинки, ночь была безмолвна. Пробравшись мимо покрытых белыми саванами машин, Билли вышел на Канал-стрит и повернул на запад к Гудзону. Улица была на удивление пустынна — должно быть, было уже очень поздно. И шорох колес какого-то запоздалого велотакси, проехавшего мимо Билли и скрывшегося во мраке, еще долго звучал в ночи.
Билли остановился у складов и понаблюдал, как из ворот выезжали пятеро гужевиков. С обеих сторон шли охранники, а люди-лошади едва передвигали ноги, таща тяжелый груз. Что-то ценное, подумал Билли, вероятно, продукты. При воспоминании о еде в пустом желудке болезненно заурчало, и он прижал к нему ладони. Он не ел уже два дня.
Здесь было больше снега, он лежал на железной изгороди, и Билли, проходя мимо, собрал его, скатал в маленький шарик и положил в рот. Дойдя до Элизабет-стрит, он взглянул на большие механические часы, установленные на фасаде здания с вывеской «Центр китайской коммуны». Стрелки показывали начало четвертого. Это означало, что до рассвета еще часа три-четыре. Масса времени, чтобы дойти до окраины и вернуться.
От ходьбы он согрелся, но одежда промокла почти насквозь. Путь до Двадцать третьей улицы был неблизкий, и Билли очень устал. Несколько последних недель он недоедал. Дважды он останавливался передохнуть, но тогда сразу становилось холодно. И он вновь с трудом поднимался на ноги и пускался в путь. Чем дальше на север он уходил, тем сильнее его охватывал страх.