Ли стало совсем неуютно; он медленно ломал руки, забыв о своем чае. Заговорить ему было трудно, но, когда он все-таки начал, — слова полились потоком:
— Конечно, ты можешь так сказать, ты все это знаешь. Ты знаешь, как выглядит Земля и другие места… А я давно уже хотел поговорить с тобой, но боялся тебя обидеть. Ты сам ничего не говорил, у тебя, наверно, есть причины, потому я и пришел сейчас. Пожалуйста, выслушай меня, не прогоняй, я не хочу тебя оскорбить, поверь. Но вот ты здесь — ты здесь все эти годы, — быть может, это значит, что тебе нельзя улететь. Но я знаю, что ты честный и вообще хороший человек, а улететь не можешь. Почему? Я не думаю, что ты легавый, ты бы не стал этого делать. Но раз ты не легавый — значит, ты преступник… Нет, наоборот, ты… Ну, быть может…
Он сбился и умолк; разговаривать о таких вещах здесь было не легче, чем на Земле.
— Так ты полагаешь, что если даже я не преступник, то все равно попал на эту планету по каким-то причинам, так? — Ли быстро кивнул. — А почему я должен с тобой об этом разговаривать? Это тебя совершенно не касается.
— Я знаю, — с отчаянием сказал Ли. — Извини, мне не надо было спрашивать. Но это для меня очень важно!
— Для меня тоже. Заговорив с тобой, я могу здорово себе навредить. И тебе тоже, кстати. То, что я тебе скажу, должно остаться между нами…
— Обещаю!
— Тогда слушай. Да, я на самом деле поссорился с властями. И то, что я здесь, — своего рода наказание. Меня сослали. И жить, как сейчас, я буду только до тех пор, пока снова чего-нибудь не натворю. Например — пока не скажу тебе того, что сказал.
— Я не хотел спрашивать — но мне надо знать. Я должен тебе рассказать кое-что. Это риск, но чувствую, что попытаться стоит. Я должен сказать тебе — или все бросить, а этого мне не пережить. — Ли выпрямился и поднял голову, словно ожидая удара. — Я нарушил закон.
— Ну что ж, молодец. Ты, наверно, единственный на этой планете, у кого хватило характера на такое признание.
Ли приоткрыл рот.
— И это тебя нисколечко не волнует?
— Ни в малейшей степени. Я даже восхищаюсь тобой. Но что же ты натворил?
Ли расстегнул карман куртки и достал что-то маленькое и черное. Потом протянул Яну плоский и прямоугольный предмет с рядом крошечных кнопочек сбоку.
— Нажми вторую. — Ян нажал, и из коробочки полилась тихая музыка. — Я это сам сделал, но из казенных деталей. Их совсем немного, никто и не заметил бы. Вместо пленки цифровая память на молекулярном уровне, поэтому такая маленькая и получилась. Может записывать музыку, книги — что угодно. И ее должно хватить на тысячу часов.
— Это замечательно, и я тут никакого преступления не вижу. Наверно, все механики частенько использовали детали для собственных нужд, со времен создания самой первой машины. Материалов ты потратил так мало, что на это никто и внимания не обратит, а конструкция твоя меня просто восхищает. Вряд ли это можно назвать нарушением закона.
— Это еще не все.
Ли поднял с пола ящик и поставил на стол. Он был сделан из листов светлого сплава, согнутых на станке и скрепленных крошечными заклепками. Видно было, что мастер работал с любовью. Ли набрал комбинацию цифр и, открыв ящик, повернул его к Яну. В ящике ровными рядами лежали магнитные кассеты.
— Это все от людей, прилетавших на кораблях, — сказал Ли. — Я их выменял на свои рекордеры. Они всем очень нравятся, и я их делаю все больше и больше. Есть один человек, который снабжает меня всем необходимым. Наверно, это незаконно?
Ян откинулся назад и кивнул:
— Это на самом деле незаконно. Ты даже не знаешь, сколько законов нарушил. Никому об этом не говори, а если спросят меня — я ничего не слышал. Мгновенная смерть — самое легкое, что с тобой случится, если тебя разоблачат.
— Неужели? — Ли напрягся и побледнел еще сильнее.
— Да, дорогой. Зачем ты все это мне рассказал?
— У меня была идея — но теперь это неважно. — Он встал и взял свой ящик. — Я, наверно, лучше пойду.
— Подожди. — Ян уже понял, зачем пришел радиотехник. — Ты боишься потерять кассеты, верно? Если их оставить, то жара их погубит. А старейшины проверяют весь личный багаж, как никогда прежде, и им захочется узнать, что у тебя в ящике. И ты хочешь, чтобы я тебе помог. Верно?
Ли не ответил. Все и так было яснее ясного.
— Ты собирался просить меня, чтобы я спрятал их в моем оборудовании? Чтобы жизнью рисковал ради твоих паршивых кассет?
— Я же не знал!
— Догадываюсь, что не знал. Вот что, сядь-ка, а то ты мне на нервы действуешь. Выплесни чай в раковину, я тебе налью кое-чего получше. Такого же незаконного, как твои кассеты, разве что наказания разные получаются.
Ян отпер ключом дверцу шкафа и вытащил пластмассовую бутыль, полную мертвенно-прозрачной жидкости. Налил два высоких стакана и один из них пододвинул Ли.
— Выпей. Тебе понравится.
Он поднял свой стакан и выпил половину. Ли подозрительно понюхал, пожал плечами и отхлебнул большой глоток. Глаза у него полезли на лоб, но он сумел проглотить, не закашлявшись.
— Это… Я такого никогда не пробовал. Ты уверен, что это можно пить?
— Более чем. Ты видал яблочки, что у меня за цехом растут? Маленькие такие, с твой палец. Они очень сладкие, и сок отлично сбраживается, если правильно дрожжи положить. Я делаю яблочное винцо, где-то процентов на двенадцать алкоголя. А потом сую его в морозильник и выкидываю лед.
— Здорово придумал.
— Должен сознаться, что идея не оригинальна.
— Но это же такой простой способ концентрировать спирт! А знаешь — я попробовал, и мне нравится.
— Это тоже не оригинально. Давай-ка я тебе долью. А потом ты мне покажешь что-нибудь из твоих записей.
Ли нахмурился:
— А как же смертная казнь?
— Ну, будем считать, что мои первые страхи рассеялись. Это был своего рода рефлекс. А корабли опаздывают, может, и вовсе не придут — так с какой стати меня должны пугать земные кары, когда Земля так далеко отсюда? — Он порылся в кассетах, выборочно читая названия. — Совершенно безобидные вещи. Конечно, по меркам этой планеты есть кое-что жареное, но никакой политики.
— Что такое политика?
Ян снова наполнил стаканы и заглянул в свой.
— Эх ты, провинциал. Деревенщина. Ты даже не знаешь, что значит это слово. Ты когда-нибудь слышал, чтобы я рассказывал о Земле?
— Нет. Но я никогда об этом не задумывался. А о Земле мы знаем. Из фильмов и…
— Здесь, на Халвмерке, вы ничего не знаете. Эта планета — тупик на самом краю цивилизации, концлагерь, где ничего не происходит и некуда идти. Заселили ее, наверно, принудительно, скорее всего политзаключенными. Где-нибудь должны храниться документы на этот счет, но теперь это уже неважно. Сельскохозяйственная машина, оборудованная бессловесными фермерами и задуманная для продовольственного снабжения других миров, при минимальных издержках и максимальных прибылях, — вот что такое ваш Халвмерк. А Земля… Там все по-другому. Наверху элита, внизу пролы, а между ними каждый сидит на своем месте, словно гвоздь, забитый в доску, — не шевельнешься… Никому это не нравится, кроме тех, кто на самом верху, — но у тех власть и сила, и так оно и идет, без конца. Это капкан. Трясина. И выхода нет, никакого. Я попал сюда, потому что выбора не было: эта планета — или смерть. А больше я тебе ничего не скажу. Так что оставляй свои записи. Я их тебе сохраню. И на кой черт нам беспокоиться из-за каких-то дурацких кассет? — Он с неожиданной яростью грохнул стаканом по столу. — Слушай, что-то там происходит, а я не знаю что. Корабли всегда приходили вовремя, а на этот раз не пришли. И могут вообще не прийти. Но если придут — у нас есть зерно, оно им будет нужно…