– Это и есть соларис?
– Мне удалось синтезировать солнечное излучение, – сдержанно похвастался Сколот.
– Значит, ты тоже пришел искушать изгоев, – вдруг заключила она, когда толстый железный прут уже истекал искристым тяжелым ручьем.
– Почему? – с вызовом спросил он. – Я всего лишь научился управлять материями. И принес топливо будущего!
– Ты принес забытую мечту человечества. – Голос ее зазвучал жестко. – А это великое искушение. Вокруг тебя возникнет свара, голодные изгои застучат ложками. Берегись, Сколот!
Он еще пытался рассмотреть ее сквозь слепящее свечение расплавляемого, кипящего железа, но увидел лишь ладони, которые пленница протягивала к свету.
– Странный огонь, – задумчиво произнесла она. – Даже рук не согреть…
Сколот отгреб от стены сухие листья и старый малинник – металл лился на землю.
– Потому что лучистое тепло поглощается сталью.
– Но запах очень знакомый! Как в весеннем лесу после первой грозы…
– Это выделяются инертный кислород и озон, – между делом объяснил он. – А мне казалось, Валькирии обладают абсолютной волей и властью. И их невозможно пленить, например заточить в темницу…
– Но я Дева, – отозвалась она, видимо зачарованно взирая на струящееся железо. – И стану Валькирией, когда отыщу своего избранника. А сестры вручат мне меч… Если прежде не отрежут космы.
Железная крестовина в оконце истаяла, словно воск, и стекла на землю, возле стены флигеля. Сколот погасил недогоревшее зерно солариса, бережно спрятал в капсулу.
– Погоди, пусть остынет, – предупредил он. – Иначе загорится одежда.
От красной лепешки на холодной земле вспыхнула былинка сухого малинника – он затоптал огонь ботинком. И в следующий миг пожалел, что сделал это: после яркого света ночь показалась и вовсе непроглядной, даже своих рук не видно. К тому же вновь пошел дождь.
А пленница тем временем и впрямь как ящерица стремительно выскользнула из освобожденного оконного проема, и Сколот смог различить лишь очертания ее фигуры и насыщенную драгоценную зелень светящихся глаз. Одежда на ней дымилась, пахло жженой тряпкой, но она не обращала внимания – проворно вскочила на ноги.
Видимо, космы были убраны под тугую повязку, охватывающую голову до бровей. Он потянулся руками, чтобы сбить с ее плеча тлеющий огонь, но Дева уже оказалась за спиной.
– Ты горишь!
– Дождик потушит.
– Постой! – вспомнил он. – Я же хотел тебе спеть!
– Мы еще встретимся, – торопливо пообещала она. – Я скоро приду к тебе, Сколот! И наслушаюсь твоих песен… А сейчас мне пора!
Через мгновение ее неясный профиль растворился в темном парке и осталась лишь мерцающая точка – тлеющее пятно на плече. Секундой позже и оно погасло…
Сколот машинально сделал несколько шагов за ней, волоча гитару, и услышал шепот из темноты:
– А если не приду – значит, меня лишили не только волос…
– Как тебя зовут? Скажи имя!
– Я снова Белая Ящерица!..
* * *
На рассвете Сколота застигли на месте преступления, возле подвального окна флигеля, и он даже не подумал скрываться или как-то отвести от себя подозрения. Он сидел на земле, привалясь спиной к стене, счастливый, бесшабашный и блаженный, теребил гитарные струны и улыбался.
– Говорила тебе, сударь, не балуй с огнем. – Валга позвенела у него над ухом связкой ключей.
Сколот встал перед престарелой Дарой из уважения, но и не собирался отвечать – стоял и улыбался.
– Перед государем отчитаешься! – пригрозила ключница и ушла.
Он поднялся в свою каморку на чердаке и, совершенно не ощущая холода, сначала растянулся на музейном скрипучем диванчике, но уснуть не смог. В груди и голове, словно расплавленный металл, переливался поток обжигающего, бездумного восторга, требующего формы, воплощения, и тогда, спохватившись, он снова взялся за гитару.
Это был подарок Авеги, который приносил ему Соль с реки Ганга. Знающий Пути уверял, что гитара настоящая, сделанная потомственными индийскими мастерами. Сколот никогда в этом не сомневался, пока однажды, любуясь инструментом, не обнаружил внутри крохотный лейбл на английском – «Made in China». И все равно гитара звучала сильно, сочно, а самое главное – почти не расстраивалась от перепадов температуры, долгой переноски и не совсем бережного обращения, что было важно для всякого странствующего менестреля. Однако особым, можно сказать, чудесным качеством подарка Авеги Сколот считал его иное свойство: звучание, ритм, мелодия, а потом и слова возникали сами собой, в зависимости от состояния духа. Он не писал песен, как это обыкновенно делают композиторы; он начинал просто трогать струны, играть, отпустив воображение на волю, и все рождалось само собой, ибо материя звука, как и всякая иная, обретала гармонию в соитии с чувствами. Потому иногда он не мог повторить того, что пел еще недавно, и это лишало его творчество всякого профессионализма.
Появление Белой Ящерицы, отпущенной на волю, сейчас неожиданным образом перевоплотилось в балладу, но об одиноком волке, поскольку он испытывал страстное, неуемное желание, не дожидаясь ничего, броситься на ее розыски. Сколот так и не смог рассмотреть лица Девы, не знал настоящего имени, однако и это сейчас казалось не важным; он был уверен, что узна́ет пленницу, как только увидит пригрезившиеся изумрудные глаза ящерицы или коснется ладони, ибо рука раз и навсегда затвердила в памяти ее прикосновение. Он пел и почти физически чувствовал, как оборачивается этим самым волком-одиночкой, который рыщет по земле в поисках волчицы.
Потом внезапно услышал скрип шагов на лестнице, резко оборвал песню и накрыл струны ладонью.
– Ступай к государю! – беззлобно заворчала старуха. – И мой тебе совет – не противься. Принимай урок как подобает… А то взяли моду перечить!
Валга последила, как он заталкивает гитару в чехол, одновременно служивший еще и дорожной сумкой, и вдруг оживилась:
– Ты в музыке, должно быть, понимаешь, сударь. А часы исправить можешь?
– Часы не могу, – отозвался Сколот.
– Там музыка не играет. Бой надо поправить! В зале времени одни часы есть, старинные. Давно молчат, никто не знает почему.
– Надо посмотреть…
– Посмотри, сударь. Очень уж послушать хочется!
* * *
Стратиг сидел перед топящимся камином, кутался в наброшенный на плечи овчинный полушубок и задумчиво разглядывал щипцы с расплавленными концами.
– Ты знаешь, кого выпустил на волю? – даже не подняв глаз, спросил он.
– Белую Ящерицу, – ответил Сколот.
– Волчицу ты выпустил! Она собирала молодых людей в стаи, устраивала беспорядки и погромы на улицах.
Он не знал таких подробностей, однако все равно сказал: