Распоряжения Оскола были пронумерованы в порядке важности исполнения, поэтому Смотрящий отложил третий пакет, хотя мысленно продолжал разгадывать ребус с музеем Забытых Вещей, и взялся за первый.
Свободная от службы внешняя охрана Осколкова достаточно легко извлекла жестянку из руин, поскольку колосс был выеден до основания, затем сплющила ее ногами, сложила вчетверо и уже с помощью резиновых молотков превратила в бесформенный, неаккуратный брикет. Аналитики не советовали пихать его под кузнечный пресс, который при ковке мог нарушить кристаллическую структуру и вызвать коррозию. Уже перестраховываясь, Смотрящий приказал вынести из зоны Д эталонный образец железа, упаковать, загрузить все в бронированную инкассаторскую машину и в сопровождении автоматчиков лично доставил и положил в банк на ответственное хранение.
Второе распоряжение Оскола касалось его секретной зоны, которая переходила под полное подчинение Сторчака. Он и раньше имел доступ в эту заповедную часть Осколкова, но бывал там редко, по необходимости и только в кабинете Церковера, строго следуя джентльменскому соглашению о разграничении полномочий. Он особенно не вникал в суть решаемых там вопросов, только понаслышке знал, чем занимаются подчиненные Осколу личные службы, и теперь испытал такие же ощущения, как много лет назад, когда благодаря своему тестю попал в команду реформаторов и внезапно оказался в Кремле. Ощущения, надо сказать, неожиданные, сходные с теми, что испытывал революционный матрос, ворвавшийся в Зимний дворец и узревший там не таинственную природу власти, не мужей, наделенных божественными полномочиями, а самую обыкновенную контору, порядком замусоренную, поскольку сбежали уборщицы, и со следами неких торопливых сборов. И если в кремлевских палатах оставалось еще былое величие этой власти вроде золоченых вензелей в залах и портретов некогда царствовавших партийных вельмож и вождей, то здесь все оставалось, как в НИИ зернобобовых. Прижимистый Оскол даже ремонта в своей вотчине не сделал, мебель не поменял, должно быть полагая, что старым, советским ученым и обстановка должна соответствовать. Даже свой кабинет не стал обустраивать, разве что поставил новое японское кресло и завел современный телевизор размером в полстены. В общем, закрытая стороннему глазу, вотчина Церковера более напоминала филиал музея Забытых Вещей.
Вероятно, сотрудники первой шарашки уже были извещены о воле Церковера и встретили Смотрящего как действующего шефа, с неким проявлением уважения: по крайней мере, каждый руководитель подразделения считал своим долгом провести ознакомительную экскурсию. Раньше эта компания замшелых аналитиков взирала на известного реформатора с нескрываемой ненавистью. Все они когда-то и чего-то лишились – ректорства в вузах, должностей в Академии наук в связи с сокращением научных программ, директорства в НИИ и оборонных предприятиях. А все вместе – элитарного положения в обществе, к коему привыкли и кое выпестовало в них навязчивый снобизм. Пригретые Осколом, они чувствовали его покровительство и защиту, поэтому иногда вели себя вызывающе: могли надменно молчать, если Сторчак к ним обращался, или вовсе по-мальчишески издеваться, демонстративно выворачивая свои карманы в его присутствии.
И лишь сейчас, оказавшись в зоне Д полноправным управляющим, он сразу же заметил, как преобразилось это отрепье империи. Несколько человек изъявили желание уволиться, а остальные начали лебезить и заискивать, чуя, как очень легко можно расстаться с масляным бутербродом соцпакета. Сторчаку было наплевать на ярую ненависть и заискивание, и выгонять никого он не собирался, даже ненавистного Филина: Церковеру действительно удалось собрать в одном месте много продуктивных мозгов, и ценить следовало их серое вещество, а не эфемерные, даже очень сильные чувства.
Ни с кем из зоны Смотрящий и словом не обмолвился о третьем пакете распоряжений, однако через час пребывания в среде аналитиков и начальника разведки прыгающая мысль Оскола обрела логику и равновесие, а многоходовая операция в Болгарии как-то незаметно отодвинулась на второй план.
По крайней мере, именно в зоне Д у Сторчака впервые появилась мысль, что ответ на все оставленные Осколом загадки следует искать здесь.
Ворчащие, насквозь советские, эти старики продолжали жить в своем мире, без компьютеров, без какого-либо программирования, без цифровых технологий и даже со старыми фотоаппаратами, заряженными еще черно-белой пленкой. Они не утратили главного качества ученых – способности анализировать и мыслить (чего не наблюдалось уже в стае молодняка, не приобретшего этих навыков по причине всеобщей компьютеризации), и делали всё по старинке, насыщая среду обитания самой разной информацией, которая всегда была перед глазами, тем самым включая подсознание. Стены в рабочих комнатах были увешаны чертежами, схемами, фотографиями и лозунгами, видимо еще их студенческих времен, однако именно такая наглядность вдруг подсказала Сторчаку ответ, почему следует не откладывая ехать в Новгород.
Оказывается, аналитики и разведчики Оскола давно и упорно изучали музей Забытых Вещей и вывели целую философию его существования, причем наглядную, отраженную на фотобумаге. Многие снимки успели выцвести и покоробиться, приклеенные к бумаге дешевеньким канцелярским клеем, однако эта их старина казалась еще более выразительной. Кроме общих видов здания музея, парка, вспомогательных построек и детальной фотолетописи залов с экспонатами, была целая галерея портретов, мужских и женских, людей пожилых и не очень, сделанных в одном ракурсе, на три четверти оборота, развешанных на стене в некоем строгом порядке. Если смотреть из одной точки, обведенной на полу белой краской, можно одновременно поймать взгляд всех этих людей и тем самым как бы оживить их. Излучение их взоров с простых черно-белых фотографий даже у толстокожего к чужим чувствам Сторчака вызывало непроизвольный и необъяснимый озноб. Неизвестно, кто из аналитиков и бывших чинов разведки открыл этот эффект, кому пришло в голову свести воедино их взгляды, но это было открытие, не подвластное никакой компьютерной программе. Самые разные люди объединялись по неожиданному признаку и качеству – одухотворенности, которое ничем иным нельзя было выявить и замерить, как физическую величину.
Этот экспериментальный тренажер психоаналитики так и назывался – «одухотворенный ряд». Стоило заменить хотя бы один портрет, повесить, например, любой другой, случайный или даже известной, но не вписывающейся личности, как этот массированный гипнотический сеанс разрушался, что аналитики Смотрящему и продемонстрировали. И тут один из ученых, какой-то невзрачный бородатый старикан, не удержался от полускрытого издевательского намека.
– У вас случайно нет с собой портрета? – спросил он. – Можно поэкспериментировать, пополнить ряд…
– Спасибо, случайно нет, – выразительно промолвил Сторчак.
Судя по надписям на снимках и узнаваемости некоторых лиц, большинство сфотографированных относились к совсем простым людям – смотрительницы, научный руководитель, два старика-посетителя, директор музея. Правда, в общем ряду тут были еще боярыня Морозова со знаменитой картины, первый космонавт Гагарин, Ломоносов, маршал Жуков, певец Тальков, артист Шукшин и еще несколько знаменитых персон.