– Весь мир давно сошел с ума и утратил память, – благосклонно сообщила она. – Тебе будет хорошо в этом мире. Выбирай: или сейчас лишишься прошлого, или попытаешься найти свое счастье.
– Я не хочу! – зажимая лицо руками, выдавил он.
– Тогда исполни, что велю. Узник тюрьмы Гуантанамо должен быть завтра в полдень в местечке Олтеница на берегу Дуная. Запомнили, князь?
– Запомнил. – Он нащупал в кармане телефон. – Не смогу говорить, аллергия на кактусы…
Герцогиня вдруг сжала его виски и большими пальцами с силой провела по надбровным дугам.
Приступ мгновенно прошел.
Звонок занял полминуты, партнеры лишних вопросов не задавали, уточнили только, что значит «полдень» – это двенадцать часов или зенит солнца?
– Полуденное стояние солнца, – сказала герцогиня.
– Теперь отдай мне Роксану! – потребовал Корсаков. – Веди к ней!
– Вы и в самом деле теряете память, князь, – заметила герцогиня. – Я обещала лишь показать розовую плантацию.
– Да, ты обещала… Так показывай! Где?
– Ступай за мной. – Она подхватила подол и пошла вперед.
Реальность уже воспринималась как-то отрывисто, течение времени напоминало пунктирную линию. Марат еще сопротивлялся этому состоянию, кусал губы, встряхивал головой, словно отгоняя дрему, однако пробелы в сознании становились длиннее. Он помнил еще, как, увязая в песке, шел мимо гигантских кактусов и даже радовался, что совсем не испытывает аллергического приступа, но не задавался уже вопросом, куда они идут, зачем и откуда на цветущем берегу Черного моря взялась эта бесконечная пустыня.
Потом она внезапно кончилась. Вроде бы захрустела мокрая прибойная галька, а над головой летели невидимые птицы, возможно чайки, и был сильный ветер. И сразу же под ногами оказалась железная дорога с вросшими шпалами, о которые он то и дело спотыкался. Герцогиня всюду шла впереди, и стразы, коими было оторочено ее платье, светились в темноте, как звезды.
Потом он неожиданно очутился среди белого, покрытого снегом, поля и услышал ее голос:
– Рви сколько хочешь! Эти розовые плантации принадлежат мне.
Это был не снег – бесконечные ряды белых розовых кустов!
В тот миг Марат помнил единственное – для кого и зачем нужны цветы. Он торопливо выламывал колючие жесткие побеги, не чуя старых ран на руках, а герцогиня тем временем, точнее звездчатый лиф ее сливающегося с ночью платья стал удаляться.
– Погоди, герцогиня! – Марат бросился за ней. – Ты куда? А Роксана?
– Я обещала вам розы, князь, – донесся улетающий голос. – А Карну ищите сами.
– Стой! А где мы находимся?! Где я?!
Он бежал за мерцающими звездами по белому полю, пока не упал, запнувшись о железнодорожный рельс. Букет вылетел из рук и рассыпался по шпалам.
Корсаков привстал на четвереньках и вдруг совсем близко перед собой увидел тлеющие вишневые глаза. Он на мгновение замер, чуть пригнулся и сделал стремительный, кошачий прыжок. Руки коснулись чего-то мягкого, как пух, и в следующий миг в темное небо неслышно взлетела крупная мохнатая сова…
Сколот оторвался от подоконника и, балансируя на лысой, скользкой голове статуи, посмотрел назад, за спину, где ощущалось движение.
Он был уверен, что это китайцы, но на ступенях парадного входа они внезапно перевоплотились в европейцев, только черноволосых и коротких, причем оба давно примелькались и были узнаваемы даже при неярком освещении. Сверху отчетливо просматривалось, что у обоих одинаково намечаются плешины на макушках, однако у важного ночного посетителя музея еще и со лба пробивались залысины, а мешки под глазами создавали вид только что проснувшегося человека.
Серые тени выступили из сумрака и тоже перевоплотились в людей, выстроившись шпалерами от причальной лестницы до дверей музея. И оттуда навстречу выпорхнула экскурсоводша. Она что-то залепетала вполголоса, однако быстро смолкла, и послышался стук ее каблучков – повела гостя внутрь. Его помощник остался на крыльце и как-то нервно заходил взад-вперед, словно запертый шеренгами охранников.
И лишь тогда в музее загорелся свет, но не в залах – все этажи оставались темными, – а только на парадной лестнице. Сколота подмывало вытолкнуть фанеру из сегмента заколоченного окна и проникнуть внутрь, поскольку выбираться из укрытия на глазах помощника и охраны вокруг крыльца было рискованно. Он уже ногу вставил в нишу и удержался в последний момент: можно было внезапно возникнуть на пути важного лица и наделать переполоха. Кто знает, где сейчас оно находится, это лицо? Ковровая дорожка глушит шаги, не слышно даже цоканья каблучков экскурсоводши…
Он выждал минут пять, косясь на заветные окна третьего этажа, где света вроде стало побольше, и напряженная обстановка внизу несколько разрядилась. Помощник перестал маячить возле парадной двери, спустился с крыльца и устроился на скамеечке. Охранники отступили в тень и снова обратились в серые призраки, однако свет в залах так и не зажегся. То есть забытые вещи ночного гостя не интересовали, а значит, он явился конкретно к Стратигу.
В косо освещенном пространстве каминного зала двигались тени.
Сколот осторожно развернулся и, удерживаясь за шуршащий жестяной слив подоконника, прильнул к стеклу. Ночной посетитель сидел уже в грубом, однако похожем на тронное кресле, покрытом медвежьей шкурой, и нервно болтал ногами, не достающими пола, – словно искал опору. Они о чем-то разговаривали, но двойные рамы не пропускали ни звука, и видно было, как у гостя напряженно бегают глаза и шевелятся обесцвеченные губы.
И вдруг Стратиг переступил ногами, встал вполоборота к камину – оказалось, что в дополнение к театральному плащу у него в руках еще и длинная палка в виде посоха. Ничего подобного вершитель судеб не носил, посохов и прочих атрибутов власти в руки не брал; наоборот, одевался всегда просто, без всяких вычурностей, а когда встречал Сколота после возвращения с Тариг, вообще вышел в спортивном костюме и домашних тапочках. Похоже, в директорской квартире плохо топили, из-за высоких потолков в гостиной вообще руки стыли, поэтому на плечи Стратига всегда было наброшено что-нибудь теплое – полушубок, меховая безрукавка или плед, и греться он любил у огня. Но чего ради сейчас, в июльскую жару, затопил камин? Если только для антуража…
Важный гость сосредоточенно о чем-то говорил, Стратиг слушал, изредка кивал, но когда его что-то привлекло в речи, неспешно повернул голову, и Сколот сначала отметил: вершитель судеб бороду носил совсем короткую, причем всегда подстриженную и подбритую, здесь же длинная и по-старинному расчесанная «козой», на две пряди книзу…
И мгновением позже вдруг пробила мысль – да это ведь не Стратиг! Похожестей много: сухое, властное лицо, возраст, фигура, манера держаться, слушать. Все очень знакомо, узнаваемо – и несмотря на сходство, перед камином стоял совсем другой человек! Человек, изображающий вершителя судеб, но не вершитель и не его двойник.