Сказала же рыжеволосая Сара бернарнизм — «Все происходящее с нами противоречит логике и мудрому предвидению». И не только сказала, но и доказала, всей жизнью опровергнув общепринятые законы логики и мудрые правила, представления о зле и добре, благополучии и морали. Чахоточная дурнушка стала роковою красавицей. Незаконнорожденная, стала Королевой театра, пред которой склонялись принцы, цари, короли. Старухой, она до смерти оставалась желанной. Калекой, не переставала поражать воображенье поклонников… О, Сара не зря стала легендой!
К несчастью, первое противоречие логике, подстерегавшее Дашу, было неприятным. Даже не имея ни малейшего стеснения в средствах, пролезть на спектакль мадемуазель Сары Бернар «Дама с камелиями» оказалось непросто. В театре билетов не имелось, что было совершенно логично. Но и у театра Даше не удалось отыскать ни одного перекупщика! Погуляв в толпе минут пятнадцать, она получила только одно весьма неожиданное предложение — заплатить за просмотр одной пятой спектакля.
— Здрасьте приехали! — брякнула Землепотрясная Даша. — Это что, торт?
— Просто билеты чересчур дорогие, — объяснил ей высокий, страшно худой юноша в потертой студенческой шинели — несомненный глава всей компании. Во всяком случае, стоящие рядом девицы — очкастая, нервная, стриженая как курсистка и вторая, с тяжелыми темными косами и нежными карими еврейскими глазами смотрели на него, как на личное мини-божество, а полноватый парень в картузе важно кивал, приветствуя каждое слово товарища. — Потому мы смогли приобрести лишь один — в складчину. У нас все промеж собой решено. Первый акт Наталья посмотрит, — очкастая быстро кивнула. — Она историю искусств изучает. Второй Федор, — он в очереди всю ночь отстоял, чтобы билет нам купить. Третий — Двойра. Ведь Сара Бернар специально приехала в Киев поддержать ее и всех таких, как она. Мадемуазель Бернар и сама иудейка и не терпит подобного…
— А можно я куплю весь билет целиком? — прервала его Даша. — Хотите, я за него тысячу дам?
Лица четырех театралов помертвели. Курсистка презрительно и нервозно прищурилась. Нежноглазая заморгала, зарделась и опустила тяжелые веки. А вот картуз засомневался, вопросительно взглянул на студента. Тот сжал губы, худое узкое лицо напряглось, — но хоть решение далось тяжело, ответил:
— Нет. Я специально в Киев из Вильно приехал, чтоб на мадемуазель Бернар посмотреть. Она великая актриса! Она выступает против всеобщей несправедливости…
Чуб чуть не сказала: «А если за две тысячи?» Но осеклась. Она и сама была артисткой, в будущем, возможно, великой, а в недавнем прошлом — студенткой, пытающейся прорваться на жизненно важный концерт. И жалко стало студента, приехавшего из Вильно… Зачем он тогда сюда ехал? Две тысячи бабок срубить? Ей-богу, обидно и пошло!
Чуб с презреньем относилась к деньгам, а к искусству — с бесконечным почтеньем. Зачем же человеку любовь к искусству ломать? А на двух тысячах худой голодный студент как пить дать сломается.
Еще колеблясь, Даша огляделась вокруг на непривычную Театральную площадь. Было странное чувство — точно угодила в какую-то полудеревню, где мерцают тусклые газовые фонари и пахнет лошадиным навозом, а незнакомое деревянное, украшенное металлическими вазами здание Городского театра (стоящее на месте нынешнего — громадного, пафосно-каменного театра Оперы и Балета) окружают маленькие домики и даже крытые соломой хатки.
— Понять не могу, куда все перекупщики делись… — протянула она, все еще надеясь на полноценный просмотр.
— Слишком поздно вы, барышня, спохватились, — ответил студент. — У всех перекупщиков все трижды перекупили давно, и наша местная знать, и купцы-миллионщики, и приезжие графья да князья. Это ж сама Сара Бернар!.. Вся знать со всех уездов да губерний собралась.
Но Чуб показалось, что справа забурлила толпа, мелькнуло в неверном керосиновом свете чье-то жуликоватое пенсне.
— Помилосердствуйте, барышня, — не снес ожиданья картуз. — Будьте вы человеком, купите у нас этот акт. А то просто не знаю, чем долги отдавать… Все на билет проклятый истратил. Коль не отдам…
— Ладно, — приняла решение Чуб. — Тысяча рублей за одну пятую часть. Но только с условием — вы отдаете мне финал спектакля. Там, где Маргарита Готье умирает.
* * *
После первых же фраз божественной Сары Даша Чуб поняла, что отдала деньги не зря, — как актриса она совершила отличное капиталовложение. И прибыль не заставит себя долго ждать!
На вкус зрителя ХХI века в театре, в особенности на галерке, под разрисованным театральными масками потолком, было слишком душно и шумно. Пока на сцене топтались другие актеры, сидящий прямо за Дашей мальчишка в фуражке гимназиста реального училища рассказывал какие-то страсти:
— …самый страшный в Империи у нас, на Киеве, был. Столько убитых и дам их снасилованных, и домов, и лавок разгромленных. Я сам видел, своими глазами, как погромщики во двор к нам вбежали. У нас раньше Исаак Моисеевич жил. Так они его за волосы. Всю семью на улицу выволокли… так прямо за космы по земле их тащили… А после, страшно сказать…
«Это он о еврейском погроме, — догадалась Даша. — Вот, значит, кого Сара решила тут поддержать!»
Две сидящие слева девицы, напоминавшие кокоток средней руки, с одинаковыми смазливыми мордочками и губками-бантиками, под одинаковыми рыжими шляпками живо обсуждали открытку с изображением Сары:
— Вот и я также ручки сложу, лягу в гробик, в руках свечка горит, вокруг цветочки бумажные… та-акая красивая! Вот тогда она заплачет за мной!..
Чуб с любопытством вытянула шею и увидела знаменитое фото Сары в любимом парадно-выездном гробу. Видимо, в 19 веке сей сентиментальный сюжет пользовался прямо-таки мировой популярностью.
«Небось, и на открытках своих первой бабок срубила, — подумала Чуб. — Во молодца!»
Поместившийся неподалеку от Даши юноша быстро заткнул пальцами уши:
— Поберегись! Вступают «визжащие райские девы»… — предупредил он. И в следующую секунду Даша оглохла от крика.
В задних рядах галерки, прозванной за свое поднебесное положение местным «райком», — заорали, завыли, захлопали «райские девы» — слушательницы киевских Высших женских курсов, приветствующие возвращение на подмостки Великой Сары Бернар. Но шумные «минусы» имели и скрытые «плюсы». Хотя спектакль шел на французском, сие не стало проблемой. Как только на сцене появилась золотоволосая прима, Чуб немедля достала из корзинки горжетку, водрузила на шею — горжетка немного поерзала, устраивая рыжую мордочку у Даши под ухом, и зашептала вслед за Сарой: «О, мой Арман…умоляю тебя…».
И вдруг зал замолчал.
Вероломный Арман уходил от прекрасной и несчастной куртизанки Маргариты Готье… Хоть это было невозможно! Казалось, от Сары Бернар невозможно уйти. Нельзя ни оторваться, ни оторвать глаз. Она завораживала. В прямом смысле слова…
Собирая Чуб в театр, Маша вспомнила многое — и похвалу Константина Станиславского, почитавшего искусство Сары непревзойденным образчиком технического совершенства, и упреки критиков, считавших игру великой актрисы излишне искусственной и нарочито эффектной.