А затем из нее вырвался ужасный последний выдох застоявшегося воздуха, сильный и близкий. По ее телу пробежала дрожь, словно через него пропустили электрический ток. Оно сползло к стене с рисунками. Дух смерти вошел в нее, и последним выдохом она попрощалась со мной. В пещере становилось темнее.
Я знаю демонические ритуалы. В школе меня научили, как обращаться с демонами. Мне рассказывали о красивой соблазнительнице, которая приходит в спальню к мужчине. И если он знает, что делать в таких случаях, то должен потребовать, чтобы она повернулась спиной, поскольку у демонов и ведьм нет спины, а есть только то, что они хотят вам показать. Что я сделал? Какого зверя вселил в нее? Думаю, я разговаривал с ней больше часа. Был ли я ее демоном-любовником? Был ли я демоном-другом Мэдокса? Или демоном для этой страны, когда нанес ее на карту и превратил в место войны?
Умирать нужно в святых местах. Это один из секретов, которые ты познаешь в пустыне. Поэтому Мэдокс пошел в церковь в Сомерсете, в место, которое потеряло свою святость, и совершил то, что, по его глубокому убеждению, было святым действом.
Когда я перевернул ее, все тело было покрыто ярким пигментом. Травы, и камни, и свет, и пепел от веток акации – чтобы сделать ее бессмертной. Тело прислонилось к священным краскам. Только синие глаза стерлись, стали безымянными, чистым листом бумаги для карты, на котором пока ничего не изображено, не нанесены озера, нет темноты гор, которые раскинулись на севере от Борку-Эннеди-Тибести, нет водного веера Нила, который вложен в открытую ладонь Александрии, на краю Африки.
Нет и всех названий племен, странников и кочевников, которые бредут в монотонности пустыни и видят яркость, и веру, и любой камень, или найденная металлическая коробка, или кость становятся священными предметами. Вот в чем величие той страны, в которую моя любимая сейчас входит и становится ее частью. Мы умираем, вбирая богатство любовников, племен, вкусовых ощущений, которые мы испытали, тел, в которые мы погружались и из которых выплывали, словно из рек мудрости, характеров, на которые мы взбирались как на деревья, страхов, в которых мы прятались, как в пещерах. Я хочу, чтобы на моем теле были все эти отметки, когда умру. Я верю в такую картографию, выполненную самой природой, а не в гроздья имен на карте, словно названия универмагов, данные в честь их богатых владельцев – женщин и мужчин. Мы – истории общины, книги общины. Нами не владеют, и мы не моногамны в наших вкусах и опыте. Все, что я хотел, – это пройти по такой земле, где нет карт.
Я понес Кэтрин Клифтон в пустыню, где есть книга общины лунного света. Мы в голосе колодцев. Во дворце ветров.
* * *
Лицо Алмаши склонилось налево, уставившись в пустоту – может быть, на колени Караваджо.
– Еще морфия?
– Нет.
– Вам что-нибудь нужно?
– Нет. Ничего.
Караваджо спустился в полумраке по ступенькам на кухню. На столе лежали сельдерей и репа с прилипшими комьями земли. Хана возилась у камина, разводя огонь, и не слышала, как он вошел.
За те дни, которые он провел на вилле, его тело расслабилось и освободилось от напряжения, от этого он казался крупнее, более раскованным и вальяжным в движениях. Появилась какая-то неэкономность и в то же время заторможенность, сонливость в жестах. Только походка осталась легкой и неслышной. Сейчас он почувствовал неловкость из-за того, что стоит у Ханы за спиной, и намеренно с грохотом подвинул стул, чтобы она услышала, что в кухне есть еще один человек.
– Привет, Дэвид.
Он заслоняет рукой лицо от яркого света огня, словно от солнца. Вероятно, он слишком долго пробыл в пустыне с английским пациентом.
– Как он?
– Уснул. Выговорился и уснул.
– Твои подозрения насчет него оправдались?
– Он отличный парень. Пусть живет.
– Я так и думала. Мы с Кипом уверены, что он англичанин. Кип считает, что все лучшие и умные люди немного странные. Эксцентричные. Он работал с одним из таких.
– Кип и сам не без странностей. Между прочим, кстати, где он?
– На террасе. Что-то замышляет к моему дню рождения и не хочет, чтобы я видела заранее.
Хана поднялась от каминной решетки, вытирая одну руку о предплечье другой.
– Ради твоего дня рождения хочу рассказать тебе маленькую историю, – сказал он. Она посмотрела на него.
– Только не о Патрике, ладно?
– Немножко о Патрике, но больше о тебе самой.
– Я все еще не могу спокойно слушать о нем, Дэвид.
– Когда отцы умирают, уходят из мира живущих так или иначе, это естественно. А мы все равно продолжаем их любить – как умеем, как можем. Ты не в силах выбросить его из своего сердца. И не в силах бесследно запрятать память о нем там, в глубине души…
– Давай поговорим, когда пройдет действие морфия.
Она подошла, положила руки ему на плечи, подтянулась и поцеловала его в щеку. «Дядюшка» Дэвид крепко обнял ее, царапая кожу щетиной, словно песком. Ей нравилось это в нем теперь; раньше он слишком много внимания уделял своей внешности. Патрик обычно подсмеивался над его ровным пробором. «Как Йонг-стрит в полночь», – говаривал он. Раньше в ее присутствии Караваджо двигался, как бог, и выглядел недоступным. Сейчас, с таким лицом, немного располневший, с этой сединой и коротко остриженных волосах, он казался более земным и близким.
* * *
Кип взял на себя приготовление сегодняшнего ужина. Каранаджо считал это пустой затеей – слишком много затрат на один раз для троих. Кип раздобыл овощей и, слегка проварив их, сделал легкий суп. Это была не такая еда, какую хотелось бы Караваджо нынче, когда он почти весь день провел у пациента наверху, слушая его исповедь. Он открыл шкафчик под раковиной. Там лежал кусок сушеною мяса, завернутый во влажную тряпку. Отрезав от него немного, Каранаджо положил себе в карман.
– Знаешь, я могу вылечить тебя от привязанности к морфию. Я ведь медсестра.
– Тебя окружают сумасшедшие…
– Мне кажется, мы все такие.
Когда Кип позвал их, они вышли из кухни на террасу и увидели, что по кругу низкой каменной балюстрады горят огни.
Это походило на гирлянду электрических свечек, которые можно было найти в пыльных церквах, и Караваджо подумал, что, вынося их из часовни, сапер зашел слишком далеко, даже если учитывать день рождения Ханы.
Хана медленно пошла вперед, бесшумно ступая по каменному полу, закрыв лицо руками. Ни ветерка. Ее бедра и икры двигались под тканью платья, будто под тонким слоем воды.
– Везде, где я работал, я собирал мертвые раковины [94] , – сказал сапер.