— Повезло тебе, что пропустила сегодняшние занятия, — сказала Мэпп. — Этот проклятый Ким Вон заставил нас прямо-таки землю рыть! Правда-правда! У них там, в Корее, сила тяжести, наверное, больше, чем у нас. И когда они приезжают сюда, им ничего не стоит получить место преподавателя физподготовки. Они здесь легкими становятся! Понимаешь? Кстати, Джон Бригем заходил.
— Когда?
— Совсем недавно. Хотел узнать, не вернулась ли ты. Волосы напомадил. Он все по холлу бродил, как первокурсник какой-нибудь. Мы с ним немного поговорили. Он сказал, что если ты отстала от курса и тебе надо засесть за учебники, то лучше нам завтра не ходить на стрельбище, а как следует позаниматься. А он разрешит нам пострелять в выходные. Я сказала, что мы ему тогда сообщим, если соберемся. Он хороший человек.
— Ага. Хороший.
— А ты знаешь, что он хочет включить тебя в нашу сборную по стрельбе на соревнованиях против команд УБН и таможенной службы?
— Нет.
— Это открытые соревнования, не просто женский турнир. Теперь следующий вопрос: ты хоть что-нибудь знаешь к экзамену по Четвертой поправке? [66]
— Довольно много.
— Хорошо, тогда скажи-ка, о чем было дело «Чимел против штата Калифорния»?
— Об обысках в средних школах.
— Что именно об обысках в средних школах?
— Не помню.
— Так вот, в этом деле рассматривалась «концепция непосредственной близости». А кто такой Шнеклот?
— Черт, не помню!
— Дело «Шнеклот против Бустамонте».
— Кажется, это имеет отношение к определению разумного предела вмешательства в личную жизнь…
— Черта лысого! Разумный предел вмешательства в личную жизнь — это Принцип Катца! Дело Шнеклота — это о согласии на обыск! Да, я вижу, детка, что нам с тобой придется засесть за книги! У меня есть все конспекты.
— Только не сегодня!
— Конечно, нет. Но завтра утром, когда твои мозги отдохнут и станут более восприимчивы, мы начнем сажать в эту плодородную почву семена, чтобы снять урожай в пятницу, на экзамене. Да вот еще что! Бригем сказал — а я обещала никому не говорить, — он сказал, что тебе ничего серьезного не угрожает. Тебя, конечно, вызовут для объяснений, но этот надутый сукин сын Крендлер, который будет давать против тебя показания, уже ничего толком не помнит. А через пару дней он вообще про тебя забудет. У тебя хорошие оценки, а с этим экзаменом мы легко справимся! — Мэпп некоторое время изучала усталое лицо Клэрис. — Ты для этой бедняги Кэтрин столько сделала — никто другой больше не сделал бы! Да еще сама подставилась! В конце концов, именно ты сдвинула все дело с мертвой точки. Теперь самое время собой заняться. А может, тебе прямо сейчас завалиться на боковую? Я и сама собираюсь сделать то же самое.
— Арделия, спасибо тебе за все!
Потом, когда они уже погасили свет, Мэпп вдруг окликнула ее:
— Старлинг!
— Да?
— Как ты думаешь, кто красивее, Бригем или неотразимый Бобби Лоуренс?
— Не знаю…
— У Бригема татуировка на плече. Я сама видела, сквозь рукав рубашки. Знаешь, что там у него?
— Понятия не имею…
— Скажешь мне, если узнаешь?
— Скорее всего — нет.
— А вот я тебе рассказала про разноцветные трусы Бобби!
— Да ты их в окно увидела, когда он с гантелями занимался!
— Это тебе Грейс сказала? Вот болтливая… Но Старлинг уже спала.
Около трех часов ночи Крофорд, дремавший возле жены, внезапно проснулся. Белла вдруг пошевелилась, и ее дыхание прервалось. Он сел и взял ее за руку.
— Белла!
Она глубоко вздохнула. Глаза ее были открыты — впервые за много дней. Крофорд наклонился к ее лицу, хотя знал, что она его все равно не видит.
— Белла, я люблю тебя, родная, — сказал он, надеясь, что она его слышит.
Он испугался, страх бился о ребра, кружа, как залетевшая в комнату летучая мышь. Потом он взял себя в руки.
Он хотел что-нибудь сделать для нее, хоть что-нибудь, но боялся, как бы она не почувствовала, что он отпустил ее руку.
Он приложил ухо к ее груди. Услышал, как ее сердце дрогнуло, затрепетало и остановилось. И больше ничего. Только какой-то странный звук, словно что-то течет. Он так и не понял, откуда пришел этот звук: из ее груди или у него просто звенело в ушах.
— Да благословит тебя Господь, да примет он тебя… твоих родных, — прошептал Крофорд слова, и ему хотелось, чтобы это было правдой.
Он привлек ее к себе, сел, откинувшись на изголовье кровати, и прижимал Беллу к груди, пока умирал ее мозг. Платок сполз с головы, и стало видно то, что осталось от ее волос. Он не плакал, у него не было больше слез.
Потом Крофорд надел на Беллу ее любимую, самую лучшую ночную рубашку и посидел еще немного, прижимая руку жены к своей щеке. Широкая ловкая ладошка с мозолями от бесконечной возни в саду и запястье все истыканное иголкой для внутривенных вливаний.
Когда она приходила из сада, ее ладони всегда пахли тимьяном…
Представь себе, что это яичный белок — так просвещали Беллу о сексе подруги в школе. Они с Крофордом смеялись над этим в постели много лет назад, несколько лет назад, недавно. Не думай об этом! Не об этом! Вспомни что-нибудь хорошее, чистое. Это и было чистое!.. Тогда, в первый раз, она была в круглой шляпке и в белых перчатках. Они поднимались на лифте, и он весьма артистично насвистывал «Начни бегайн» Кола Портера. А дома она часто подсмеивалась над Крофордом, что у него карманы набиты всякой ерундой как у мальчишки.
Крофорд вышел в соседнюю комнату, зная, что может в любой момент оглянуться и увидеть ее, лежащую неподвижно на постели в теплом желтоватом свете прикроватной лампы. Он ждал, когда ее тело превратится лишь в объект для последней ритуальной церемонии. Когда она перестанет быть тем телом, которое он обнимал, окончательно перестанет быть спутницей его жизни и останется лишь в памяти. И тогда он сможет позвонить, чтобы ее забирали.
Он стоял у окна и смотрел в темноту на востоке. Он не встречал зарю, просто окно выходило на эту сторону.
— Ты готова, Прелесть?
Джейм Гам лежал, откинувшись на подушку. Ему было очень удобно. Собака, свернувшись теплым клубком, устроилась у него на животе.