Что же, Хадсону приходилось признать, что психолог из него никудышный. Но один-единственный просчет не заставит его опустить руки. Он знал, что будет пытаться помочь Кендалл вернуться к нормальной жизни, сколько бы сил и времени на это ни ушло. И дело было даже не в его личной заинтересованности в расположении этой женщины. Он обязан был помочь ей преодолеть кризис, как один человек всегда обязан помогать другому человеку, попавшему в беду, даже если его труд окажется неоцененным. Таково было убеждение Хадсона Беннингтона, и никто не мог поколебать его на этом пути…
— Держи свои руки ладонями вверх, — деловито распорядилась Кендалл и, смочив ватный тампон в растворе перекиси, принялась промокать окровавленные царапины на нежной коже запястий Хадсона.
Он не смог сдержать улыбку, наблюдая, как озабоченно хмурились ее золотистые брови.
— Потерпи еще немного, Хадсон. Я знаю, тебе больно, но ты ведь понимаешь, что необходимо все тщательнейшим образом обработать, — виновато проговорила она.
— Кендалл, дорогая, ты все уже несколько раз обработала тщательнейшим образом. Пора остановиться, ты так не считаешь? — ласково спросил ее Хадсон.
Но Кендалл словно его не слышала, продолжая маниакально дезинфицировать все его отметины, вплоть до микроцарапин.
Это было больше, чем Хадсон мог вынести. Он затаил дыхание, чтобы сдержать нахлынувшие чувства. Он опасался обнаружить их, потому что не терпел горячности. Но Кендалл так старательно обрабатывала его раны, что, казалось, вот-вот проникнет ему под кожу, срастется с ним…
— Предупреждаю тебя, Хадсон, прекрати ерзать, — строго сказала Кендалл.
— Слушаюсь, — взволнованно отозвался он.
Кендалл подняла глаза на Хадсона и внимательно посмотрела в его лицо. Она растерянно улыбнулась. Похоже, молодая женщина только теперь поняла, насколько приблизилась к этому человеку, и не столько физически, сколько душой. Ведь лишь за истинно близкого волнуешься так безотчетно, не судишь и не сдерживаешь собственных душевных порывов, стремясь облегчить его боль. Только с по-настоящему близким человеком не знаешь смущения и неуверенности.
— Как пострадавшая пострадавшему расскажи, что с тобой случилось? — рискнул спросить Хадсон.
Кендалл проигнорировала его вопрос.
— Авария, гибель Джорджа, месяцы на больничной койке, хромота, годы восстановления, — медленно проговорил Хадсон, отвечая за нее. — Как это случилось?
— Откуда тебе известно? — срывающимся голосом пробормотала Кендалл и осталась сидеть напротив Хадсона только потому, что он предусмотрительно крепко держал ее за руку.
— Таффи рассказала.
Кендалл хмуро покачала головой.
— Таффи не следовало болтать лишнее. Она выставила меня в глупом, мелодраматическом свете. Ты можешь ошибочно подумать, что я зациклена на том, что однажды произошло со мной. Но это не так. Я лишь не позволяю себе обольщаться. Я успела узнать, каково это, когда твои стремления разбиваются в прах. Но я не превозношу свои страдания и не смакую их. И знаю, что есть люди куда более несчастные, чем я, люди, у которых в жизни не было даже малой толики света. В моей жизни он был. У меня была семья, был любимый, теперь у меня есть подруга. Желание большего может сыграть злую шутку. Я простой человек с простыми потребностями, я не делаю из своей жизни загадку, но и всесторонне анализировать ее желания не имею, — вздохнув, рассудительно проговорила она.
— Как же хорошо и понятно ты все объяснила, дорогая. Жаль только, что желаемое и действительность слишком часто не совпадают. Кто я такой, чтобы судить, зациклилась ли ты на своей беде, или переживаешь ее, как это сделал бы любой нормальный человек на твоем месте? Я вижу свою роль в другом. Я хочу быть другом, и если тебе не требуется мое участие, что я готов допустить, то мне жизненно необходимо твое доверие.
— Если ты так нуждаешься в человеческом доверии, если ты чувствуешь в себе силы проявить чуткость, то почему сам упорно хранишь молчание, когда тебя спрашивают о причинах твоего собственного кризиса. Почему часами повествуешь о чем угодно, только не о том, что же именно произошло в Колумбии, что заставило тебя сюда приехать и не дает вернуться в профессию? Почему ты сам не стремишься проникнуть в суть своей проблемы? Слишком болезненная тема? Такая же болезненная, как и гибель любимого человека по твоей вине? — сухо отчеканила Кендалл, цепко всматриваясь в его лицо.
— Кендалл…
— Да, мы были обручены, — перебила его молодая женщина. — Да, я безумно любила его, до сих пор люблю. Да, он погиб. И мне некого винить, кроме себя. Я понимаю, что своим унынием я Джорджа не верну, но не умею притворяться. И если я не верю в то, что такое счастье может повториться, что мне с собой делать? Я живу тем, что имею. И благодарю судьбу за то, что выжила в той аварии. Хотя если бы этого не случилось, было бы справедливее.
— Ты ведь так не думаешь? — обеспокоенно спросил ее Хадсон.
— Именно так я и думаю, — подтвердила Кендалл. — Я была импульсивная, нетерпеливая, хотела иметь все и сразу. Мне необходимо было каждую минуту своей жизни пребывать в состоянии возбуждения, я окуналась во всяческие авантюры, хотела все успеть как можно скорее, все совместить. Никогда ни о чем не думала дважды. Одно словно — непоседа. Все изменилось, когда я встретила Джорджа. Он был полной моей противоположностью. Вдумчивый, спокойный, осмотрительный, сосредоточенный. До него единственным мужчиной в моей жизни был отец, но с ним меня мало что связывало. У Джорджа — огромная хлебосольная семья, в которой каждый, даже придя в их дом с улицы, мог найти родственную душу, такую, как Таффи, приятного собеседника или любовь, как случилось со мной. Джордж, как и я, любил классическую поэзию. А потом он полюбил и меня… Конечно же, я ответила взаимностью, — тотчас уточнила Кендалл, начиная невольно всхлипывать. — А три года назад, когда мы с Джорджем решили заехать к Таффи, вернее, захватить ее по дороге в Сидней, где мы намеревались втроем отпраздновать мое окончание университета, я была за рулем. Я пребывала в привычном для себя возбужденном состоянии, была фантастически воодушевлена всем происходящим, в моем воображении рисовались сказочные перспективы. Я врубила радио на всю катушку. Джордж, в отличие от меня, не любил бурного выражения чувств, и громкая музыка его нервировала. Он попросил меня убавить громкость. Я взбрыкнула, мы повздорили. Все произошло внезапно. Лисица выбежала на проезжую часть, и я взяла в сторону, но не сумела сманеврировать. Машина врезалась в дерево на обочине. Основная тяжесть удара пришлась на Джорджа. Медики сказали, что он погиб моментально. Я получила множественные травмы и потеряла сознание. Но за считанные мгновенья до обморока я видела Джорджа. Он казался спящим. Его лицо было бледным и спокойным, только по лбу струилась кровь… Что было после, я плохо помню.
— Милая… — прошептала Хадсон, сжимая ее ледяную трясущуюся руку в своих ладонях.
— Знаю только, что моя нога оказалась раздробленной, а бедро проткнул металлический обломок. Должно быть, из-за этой невыносимой боли я и отключилась. Я помнила, что мой мобильный в сумке на заднем сиденье, и пыталась до нее дотянуться, надеясь вызвать помощь. Но каждое движение стоило неимоверных усилий и причиняло невыносимую боль. Я кричала в умопомрачении, звала на помощь, но вокруг никого не было. Я все не могла понять, почему Джордж бездействует. Мое сознание не допускало мысли, что он уже мертв… А потом долгие месяцы в больнице. Череда хирургических операций, месяцы физиотерапевтических процедур, инвалидное кресло, костыли, трость. Теперь я могу передвигаться даже без трости, стараюсь не хромать, и со стороны может показаться, что нога функционирует нормально, но она жутко болит от усталости. А иногда и без всякой причины, просто болит.