— Да, мадам. Я приехал из Баварии.
— Ливия, поскольку вы замерзли, вам лучше зайти в дом и погреться, — отчеканила Элиза, выходя на улицу и хватая коляску.
Коляска застряла, и Андреас протянул руку, чтобы помочь.
— Оставьте… Мы сами справимся. Поторопитесь, Ливия, совсем необязательно так долго стоять на пороге.
Ливия бросила удивленный взгляд на золовку. Впервые за все время их знакомства та проявила неучтивость. Элиза казалась взвинченной, ее лицо, обычно очень бледное, покрылось красными пятнами. Незнакомец посторонился, загадочно улыбаясь. Что немцу понадобилось у Нажелей? Элиза, должно быть, оказала ему «радушный» прием.
— Я привез письмо от Венсана Нажеля его семье, — пояснил он. — Мы были армейскими товарищами, и я пообещал ему это сделать. Я всегда держу слово, когда это зависит от меня, — добавил он, пожав плечами, что сделало его похожим на подростка.
— Вы вместе воевали в России?
Он достал пачку «Голуаз» из кармана и постучал по ней, выбивая сигарету. Она заметила, что обшлага его рукавов сильно потерты. У него были удлиненные кисти рук, тонкие пальцы пианиста с квадратными ногтями. Отеки и бледно-розовые шрамы покрывали его кожу. Он воевал. Это было очевидно.
— Вы курите? — заговорщически спросил он.
Встретив его пристальный взгляд, чересчур пронизывающий для того, кто просто решил предложить сигарету женщине, Ливия поняла, что он флиртует. Ей показалось, что она вновь вернулась в Мурано, на маленькую площадь возле Сан-Пьетро, где мальчишки, сидя верхом на скамейках, очаровывали девочек своими бархатными взглядами. Но незнакомец, похоже, был не из робкого десятка. Он спокойно стоял перед ней, в его позе не чувствовалось напряженности, и он был уверен в своей привлекательности, что делало его неотразимым. Странно, но плохая одежда совсем не портила его, напротив, стоптанные ботинки и поношенная рубашка, надетая с некоторой небрежностью, придавали ему некий шарм.
Впервые после рождения своего сына, а точнее, если быть честной с собой, впервые с момента приезда в Мец молодая женщина почувствовала себя беззаботной, как если бы один из порывов ветра, проносящихся по городу, только что поднял в воздух вместе с пылью месяцы оцепенения.
Под насмешливым взглядом мужчины Ливия ощущала себя желанной, и ей показалось, что он вернул ее самой себе. Это ощущение подействовало на нее как глоток граппы. «Значит, все еще возможно», — восторженно подумала она.
— Я жду вас, Ливия, — позвала золовка из коридора.
— Мне нужно идти, — взволнованно произнесла она. — Прошу меня извинить, месье.
— Венсан был моим подчиненным, но он называл меня Андреас, — сказал он вполголоса. — Я был бы счастлив услышать свое имя из ваших уст, ведь ваша сестра отказывается называть меня даже «месье».
— Моя золовка, — поправила она, со вздохом поднимая глаза к небу, чтобы показать ему, что она на его стороне. — До свидания… Возможно, мы еще увидимся.
Она проскользнула в дом и закрыла дверь.
Андреас посмотрел на портрет и монограмму, изящно высеченные на медальоне на двери, затем перешел на другую сторону улицы. На тротуаре, где он простоял больше часа, прежде чем набраться смелости и встретиться с родными Венсана, он зажег сигарету.
Запрокинув голову, он сделал долгую затяжку. На втором этаже слегка покачнулась белая тюль. Он надеялся увидеть Ливию Нажель, но, разумеется, за стеклом возникло мрачное заостренное лицо ее золовки.
Если уж завел себе врага, надо идти до конца. Он улыбнулся ей во весь рот и приветливо помахал рукой. И, довольный, увидел, как тюль моментально сдвинулась на место.
Андреас поднял воротник своего пиджака, так как солнце скрылось за грозными облаками, затягивающими небо. Возможно, он совершал ошибку, и Ханна будет вне себя от злости, когда узнает эту новость, но решение было принято: завтра он отправится на Монфоконский хрустальный завод, где под величественной люстрой директорского кабинета примет предложение Анри Симоне о сотрудничестве в течение полугода.
Под начинающимся дождем, застучавшим по крышам и смочившим тротуары, Андреас направился в сторону вокзала и перешел по мосту через оживленные воды Мозеля, переполненный впечатлениями после встречи с молодой женщиной, о которой не знал ничего, но от которой ему было нужно все.
Флавио отложил в сторону письмо. Должно быть, он что-то неправильно понял. Его французский оставлял желать лучшего, а с тех пор, как он потерял сон, периодически возникавшие перед глазами вспышки затуманивали взгляд. Он усталым жестом потер свои небритые щеки.
Когда-то давно он верил в чудеса. Он был суеверным маленьким мальчиком, использовавшим сложные и загадочные ритуалы, чтобы повлиять на будущее. Он обходил стороной лестницы [59] , осторожно относился к соли на столе, число 13 приносило ему удачу, 17 — наоборот, невезение. Если кошка переходила перед ним дорогу слева направо, он убеждал себя, что день будет отличным, но, если по дороге в школу ему встречалась женщина, одетая в зеленое, обязательно должно было произойти несчастье.
Его мать привила ему вкус к преданиям, повествующим о проклятиях или привидениях. Низким мелодичным голосом она пересказывала их ему на ушко. Он твердо верил, что скелет звонаря поднимется на колокольню Сан-Марко, чтобы отзвонить в полночь двенадцать ударов в Марангону, самый большой из колоколов, а также в существование колдуньи, которая пытается похитить освященные гостии [60] у венецианских девушек. В его воображаемом мире души из чистилища освещали праведникам путь безлунными ночами, а возле колодца во дворе семейства Лукателло бродила дама в белом, и ее следовало остерегаться.
Что в нем осталось от этой детской наивности? Совсем немного. Точнее сказать, совсем ничего. Теперь не хватит даже целого поля четырехлистного клевера, чтобы Дом Гранди снова обрел удачу.
Он снова нехотя перечитал проклятое письмо. Слова, отпечатанные на машинке, были все те же: «Заказ аннулирован по независящим от нас причинам», — любезно сообщал директор магазина на улице де ла Пе.
— Вот сволочь!
Он скомкал лист бумаги яростным жестом и бросил в направлении мусорной корзины, но промахнулся. Пора было менять представителей в Париже.
Откинувшись на спинку кресла, он сцепил руки на затылке. Опять заныл желудок. Вот уже полгода все его попытки вытащить мастерские Гранди из долгов заканчивались полным провалом. Ему уже начало казаться, что он круглый идиот. Его взгляд скользил по предметам, в беспорядке громоздившимся на столе: нераспечатанные письма, пепельница, распространяющая неприятный запах выкуренных сигарет, бухгалтерские журналы, блокноты для набросков, бокал красного вина, стоящий на стопке безнадежно чистых бланков заказа.