— Тебе повезло! — тихо проговорила Анжелика, вдруг снова ощутив на языке горечь яда.
Больной она себя не чувствовала, но была утомлена и издергана.
Кутаясь в накидку из грубой шерсти, которую ей одолжила Марикье, Анжелика с нескрываемым интересом наблюдала незнакомую для нее жизнь парижской таверны.
Да, несмотря на тяжкий дух от кухни, дышалось здесь легко и свободно, и это привлекало сюда завсегдатаев.
Дворянин приходил сюда покурить и отдохнуть от этикета королевских приемов, буржуа — чтобы всласть поесть вдали от подозрительного ока ворчливой супруги, мушкетер играл здесь в кости, а ремесленник пропивал жалованье и хоть на несколько часов забывал о всех своих заботах.
***
Таверна «Три молотка» находилась на площади Монторгей, неподалеку от Пале-Ройяля, и ее частыми посетителями были комедианты, которые приходили еще в гриме, с приклеенными носами, приходили уже почти ночью, чтобы «увлажнить внутренности» и промочить горло, надорванное от страстных завываний. Иногда к завсегдатаям из этого квартала присоединялись итальянские мимы в ярких лохмотьях, ярмарочные актеры и даже, случалось, весьма подозрительные цыгане с горящими как угли глазами.
В ту ночь старик итальянец в красной бархатной маске, которая закрывала ему лицо, и с длинной седой бородой до пояса показывал посетителям презабавную обезьянку. Присмотревшись к кому-нибудь, она потешно передразнивала, как тот курит трубку, надевает свою шляпу или подносит стакан ко рту.
Зрители буквально надрывали животы.
Гонтран с любопытством наблюдал эту сцену.
— Погляди, какое великолепное сочетание — красная маска и белоснежная борода!
Но Анжелика, уже начавшая нервничать, думала лишь о том, долго ли ей придется еще ждать здесь.
Наконец дверь распахнулась в очередной раз, и на пороге показался огромный датский дог адвоката Дегре.
Адвоката сопровождал какой-то человек в широком сером плаще. Анжелика, к своему удивлению, узнала в нем юного Сербало, который, чтобы скрыть бледное лицо, низко надвинул на глаза шляпу и поднял воротник плаща.
Анжелика попросила Гонтрана подойти к ним и незаметно пригласить за свой столик.
— Боже мой, сударыня, — вздохнул адвокат, садясь на скамью рядом с Анжеликой, — за сегодняшнее утро я уже десять раз видел вас удушенной, двадцать — утопленной и сто раз — погребенной.
— Хватило бы и одного раза, мэтр, — засмеялась она. Но в душе ей было приятно, что он тревожится за нее.
— Неужели вы так боитесь потерять клиентку, которая и платит вам мало, и подвергает вас опасности? — спросила Анжелика.
Он скорчил жалобную гримасу.
— Сентиментальность — это болезнь, от которой нелегко излечиться. А если ты к тому же еще склонен к авантюрам, то наверняка можно сказать: ничего хорошего тебя не ждет. Короче говоря, чем больше усложняется ваше дело, тем больше оно меня захватывает. Как ваша рана?
— Вам уже все известно?
— Это обязанность адвоката-сыщика. Впрочем, должен признаться, присутствующий здесь господин оказал мне бесценную помощь.
Сербало с воспаленными лиловыми веками и восковым от бессонной ночи лицом рассказал, как дальше развернулись драматические события в Лувре, свидетелем которых он совершенно случайно оказался.
В ту ночь он нес караул у конюшен Тюильри, как вдруг из сада выбежал запыхавшийся человек без парика, который он, видимо, потерял. Это был Бернар д'Андижос. Перед этим он галопом промчался по главной галерее, грохотом своих деревянных каблуков разбудив весь Лувр и Тюильри, из комнат и покоев которых высовывались испуганные лица, а когда часовые пытались преградить ему путь, он отшвыривал их.
Торопливо седлая коня, д'Андижос объяснил Сербало, что только сейчас чуть не убили графиню де Пейрак, а он, д'Андижос, поднял шпагу на Филиппа Орлеанского. Через несколько мгновений он уже пришпоривал лошадь и мчался к воротам Сент-Оноре, крикнув, что едет поднимать Лангедок против короля.
— Бедный маркиз д'Андижос, — засмеялась Анжелика. — Это он… поднимет. Лангедок против короля?..
— Эге! Вы думаете, он этого не сделает? — спросил Сербало.
Он с серьезным видом поднял палец.
— Сударыня, вы совершенно не поняли душу гасконца — у него смех легко сменяется яростью, и никогда нельзя предугадать, чем все кончится. Когда он в ярости, тогда, черт возьми, берегись!
— А ведь и правда, гасконцам я обязана жизнью. А что сталось с Лозеном, вы не знаете?
— Он в Бастилии.
— Боже мой, только бы о нем не забыли там на сорок лет! — вздохнула Анжелика.
— Не бойтесь, он не даст о себе забыть. А еще я видел, как два лакея несли труп вашего бывшего дворецкого.
— Пусть дьявол возьмет его душу!..
— И последнее: будучи уверен, что вас тоже уже нет в живых, я пошел к вашему зятю прокурору Фалло де Сансе. Там я застал господина Дегре, вашего адвоката. Вместе с ним мы отправились в Шатле, чтобы осмотреть трупы всех утопленников и убитых, которые сегодня утром были обнаружены в Париже. Дрянное занятие, меня до сих пор мутит от него. И вот теперь я здесь! А каковы ваши планы, сударыня? Вам надо бежать, и как можно скорее.
Анжелика посмотрела на свои белые руки, которые она положила на столик перед собой, рядом с большим бокалом густого темно-рубинового вина, до которого она так и не дотронулась.
Какими маленькими и хрупкими показались они ей, и она невольно сравнивала их с крепкими руками сидящих рядом мужчин.
Дегре, завсегдатай кабачка, положил перед собой табакерку из рога и натер немного табаку, чтобы набить им свою трубку.
Анжелика почувствовала себя очень одинокой и беспомощной.
Гонтран вдруг сказал:
— Если я правильно понял, ты попала в грязную историю и рискуешь жизнью. Впрочем, я не удивлен. От тебя всегда можно было этого ждать.
— Граф де Пейрак находится в Бастилии по обвинению в колдовстве, — объяснил Дегре.
— Да, я не удивлен! — повторил Гонтран. — Но ты еще можешь выпутаться. Если у тебя нет денег, я одолжу тебе. Я скопил немного, чтобы попутешествовать по Франции. Да и Раймон, наш брат-иезуит, я уверен, тоже поможет тебе. Собирай свои пожитки и садись в дилижанс до Пуатье. А оттуда уже доберешься в Монтелу. Дома ты будешь в безопасности.
На мгновение перед глазами Анжелики возник замок Монтелу, тихое убежище среди болот и лесов. Флоримон играл бы на подъемном мосту с индюшатами.
— А как же Жоффрей? — проговорила она. — Кто же добьется, чтобы справедливость для него восторжествовала?
Наступило тягостное молчание, только за одним из столиков горланили несколько пьяных да нетерпеливо стучали ножами по тарелкам, требуя ужин, посетители. Появление Корбасона, хозяина и повара таверны, который нес, высоко подняв на вытянутых руках, зарумяненного, с хрустящей корочкой гуся, сразу всех угомонило. Шум в зале почти утих, и среди удовлетворенного ворчания было слышно, как бросают кости четверо игроков.