Глаза Меццо-Морте поблескивали от с трудом сдерживаемого восторга. Он переспросил, верно ли, что Рескатор «увел» ее у константинопольского султана и Мальтийского ордена, доведших цену до 25 000 пиастров.
— А почему вы не вкусили наслаждений пиратского мага? Не доказал ли он, что утопит вас в роскоши?
— Я не гонюсь за богатством, — холодно ответила Анжелика. — Я пустилась в плаванье не за тем, чтобы играть одалиску перед христианскими и мусульманскими пиратами. Я ищу мужа, которого потеряла шесть лет назад и долго почитала убитым.
Меццо-Морте снова стал корчиться от хохота, и Анжелику охватило бешенство. Этот человек сошел с ума? Или это она потеряла рассудок? Меж тем пират не унимался, у него даже выступили слезы на глазах. По временам его буйство стихало, но тут, видимо, на ум приходила какая-то особенно комическая подробность, и он вновь заходился в корчах.
— Та самая, — заикаясь, шептал он, — слышишь, Али-Хаджи, та самая!..
Раис-араб смеялся тоже, но чуть сдержаннее.
Анжелика терпеливо повторила сказанное ранее, дабы вернуть собеседников к доводам здравого смысла: у нее есть деньги, она в силах вытребовать их из Франции для выкупа. Меццо-Морте сможет с избытком возместить расходы по экспедиции, заманившей ее в западню у островов…
Смех итальянца резко оборвался, и он вкрадчиво спросил:
— Итак, вы считаете, что то была ловушка?
Она кивнула. Меццо-Морте поднял палец и произнес, что за всю свою долгую жизнь морского разбойника впервые видит женщину, способную здраво рассуждать в плену, несмотря на перенесенный испуг.
— Да, Али-Хаджи, это та самая. Это та француженка, что свела с ума недотепу д'Эскренвиля, который, сдается, ничего от нее не добился. Это за нее Рескатор заплатил такую цену, какую никогда не давали за рабыню, — и тотчас все потерял, потому что она, — ха-ха, — подожгла порт!
Он въедливо оглядел пленницу с головы до ног, прицениваясь к ее фигурке в мятом потрепанном наряде, покрасневшему от солнца лицу, плохо причесанным и растрепанным ветром волосам. Она твердо выдержала его взгляд. Меццо-Морте был мужланом, но вместе с безошибочным моряцким чутьем получил от неба в дар умение разбираться в чужих душах, что помогало получить большую власть над людьми. Жалкий вид Анжелики не обманул его. Глаза калабрийского бандита вспыхнули, как черный агат, и белоснежные зубы обнажились в жесткой сардонической усмешке.
— Теперь я понимаю, — произнес он вполголоса. — Да, Али-Хаджи, это та самая женщина, что писала письмо, та, которую «он» купил в Кандии. Это слишком прекрасно, на такое и нельзя было надеяться! Теперь, Рескатор, берегись! Ты у меня в руках. Теперь ему придавая поусмирить норов, покорчиться на медленном огне. Я нашел слабину в его доспехах, ту же, что у всех подобных безумцев, — женщину! Ах, как он нас подавлял! Как развлекался тем, что расстраивал наш невольничий торг! Ах, он уже мнил себя хозяином всего света со своей бездонной мошной! Если бы не он, я был бы уже верховным адмиралом султана. Но это он помешал излиться на меня милостям Великого Благодетеля. Он проникал всюду — от Марокко до Константинополя, сорил деньгами, покупал союзников. Но теперь он у меня в руках. Ему придется убраться из этих мест, ты слышишь меня, Али-Хаджи?! Он покинет Средиземноморье и никогда не вернется сюда! — Словно в экстазе, Меццо-Морте простер руки. — И тогда победителем стану я. Я одержу победу и над этим злейшим из врагов…
— Сдается мне, у вас порядочно злейших врагов, — не сумев скрыть иронии, заметила Анжелика. Едкий тон ее слов разом остудил неистовый пыл вероотступника.
— Да, их действительно много, — ледяным тоном парировал он. — И вы вскоре увидите, как я с ними обхожусь. Черт возьми, я начинаю понимать, как вы едва не лишили рассудка беднягу д'Эскренвиля, у которого и так голова не в порядке. Усаживайтесь, прошу вас. — И он указал ей на обитый бархатом тюфяк. Анжелика не села, а почти что плюхнулась на него. В глазах помутилось. Адмирал Алжира присел на корточки около нее и протянул ларец с рахат-лукумом. Она была так слаба и истощена, что с благодарностью приняла лакомство, в состав которого входили морские водоросли, хотя в Кандии оно вызывало у нее отвращение. Она протянула руку, но тотчас отдернула, ощутив сильную боль. На руке сочились кровью четыре длинные ссадины. Красные ногти одного из адмиральских красавчиков оставили на руке глубокий след.
Это происшествие вернуло Меццо-Морте благодушное расположение духа.
— Ах, ах, мои овечки, — сально хохотнул он. — Вы, сударыня, пробудили в них ревность. Они не приучены видеть своего повелителя на коленях перед женщиной. К тому же эти сладости обычно предназначаются им самим. И верно, для меня это непривычно. Никаких женщин — вот принцип, делающий непобедимыми предводителей воинов и сановных евнухов. От женщин — беспорядок, слабость, мешанина в мыслях, потеря головы и, наконец, они — причина величайших глупостей, на какие идет обычно мужчина, способный в ином расположении духа добиться могущества. Однако участь евнухов, по мне, слишком уж безотрадна. У меня — иные склонности.
Он еще немного посмеялся, поглаживая курчавую голову своего фаворита-негра, накрашенного до самых глаз. Другой, тоже весь размалеванный красавчик был белым с черными глазами. Скорее всего — испанец. Детей, похищенных на средиземноморском побережье, угрозами и уговорами обращали в магометанство. Владелец был вынужден добиваться от них добровольного согласия на это: ведь никого нельзя было подвергнуть обрезанию ранее, чем он произнесет сакраментальную фразу: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его». Новообращенные могли стать нарциссами и эфебами верховных раисов или пашей.
— Дети фанатичны. К повелителю их можно привязать душой и телом. Прикажи я им — и мои юнцы, подобно волкам, растерзают вас. Посмотрите, какие взгляды они бросают на вас. Когда они идут на абордаж христианской барки, они пьют кровь христиан. Что поделаешь, вино ведь им запрещено!..
Анжелика была в таком изнеможении, что не выказала отвращения. Меццо-Морте окинул ее тяжелым взглядом. Она только что смертельно оскорбила его, а он не из тех, кто сносит обиды.
— Вы горды, — произнес он. — Презираю гордость у женщин, а тем более — у христиан вообще. Они ее недостойны.
Тут он вновь принялся хохотать, и его смех долго не утихал.
— Чему вы смеетесь? — спросила Анжелика.
— Тому, что вот вы — гордая, надменная, а меж тем один я знаю, что вам уготовано. Это меня забавляет, вы понимаете?
— Признаюсь, что нет.
— Эка важность! Скоро все поймете.
Эту ночь Анжелика спала на одной из галер Меццо-Морте, причаленной в порту. Вечером к ней пришла Фатима, и пленница, подарив ей один из браслетов, упросила старуху побыть с нею до утра. Ей не давало покоя присутствие на борту юнцов в желтых тюрбанах, ее страшила их ревность и ненависть. Старуха расположилась на циновке, загородив собой дверь. От усталости Анжелика спала как убитая. Наутро старухе пришлось сойти на берег. Она вернулась лишь к вечеру, очень возбужденная. Город ликовал. В то утро на рейде появились корабли, которых никто не ждал. Они давно считались пропавшими без вести. Два десятка судов с круглым днищем — это было все, что осталось от огромной флотилии, в позапрошлом году отправившейся из Алжира. Они стремились к самому большому из морей, куда можно добраться, пройдя под огнем испанцев между Сеутой и Гибралтаром. Огромный океан поглотил берберийцев, и вот теперь отпустил их. Они возвращались с глазами, полными видений странных, туманных земель и ледяных гор. Они описывали неподвижный заледенелый мир, где над головой вращались три солнца, испускавшие голубое и розовое сияние, а ночь все же не имела конца. Множество кораблей погибло в дьявольских бурях, когда все джинны-повелители ветров собирались вместе и щелкали корабли, как орехи. Выбравшиеся привезли, однако, восемьсот рабов — всю исландскую колонию, основанную королем Дании.