— Вас прислал ко мне ваш хозяин? Тогда вам следует знать, что это очень серьезный случай и невозможно ничего сделать.
— Нет, не он. Я пришла к вам сама.
— Я в восторге. Я того и ждал, понимая, как вы разумны. События движутся так быстро, что вам уже пора сделать мне донесение. Как вы думаете, не собирается ли мэтр Берн сдаться?
— Сдаться?
— Я хочу сказать, перейти в католичество. Должен признаться, я не только этого хочу добиться. В течение целого года терпеливых наблюдений я отобрал несколько имен. Десяток, не больше, но я знаю, что если удастся их убедить, то гугенотская Ла-Рошель рассыплется прахом сама собой…
В комнате было жарко. В камине, украшенном по бокам резными грифонами и кораблями, ярко пылал огонь, раздуваемый сильными порывами ветра. Щеки Анжелики быстро приобрели цвет зреющих персиков, а мысли де Барданя свернули на более галантный путь.
— Снимите же пальто. Тут вас непогода не застанет.
Он сам снял с плеч Анжелики тяжелое драповое пальто. Она машинально приняла эту услугу, думая над тем, как перестроить свои планы. Она отправилась сюда как просительница, решившись броситься на колени, если потребуется, к ногам наместника. Теперь стало ясно, что такое поведение было бы страшной ошибкой. Он ведь принимал ее как единомышленницу, готовую помогать в деле насильственных обращений.
— Садитесь же, пожалуйста, — просил ее королевский наместник.
Она села, держась очень прямо, с изяществом, воспитанным давними привычками светской жизни. Она продолжала размышлять и не замечала, что Бардань пожирает ее глазами. «Она, безусловно, очень красива, — говорил он себе. — Когда она вошла — в этой темной одежде и в белом чепце, — ее можно было принять за то, что она есть, за служанку. Но вот прошло несколько минут, и видно, что с ней надо обращаться как с дамой. От нее исходит такая спокойная уверенность, она так свободно движется и разговаривает, соединяя сдержанность высшего общества с милой простотой, что любому собеседнику будет с ней легко. Она обладает какой-то чарующей прелестью. Конечно, дело в ее редкостной красоте или же…
В этой женщине есть какая-то тайна!..» Граф встал перед ней. Теперь он мог разглядеть в складках белой полотняной косынки, спускавшейся с ее плеч, начало беломраморной груди, округлостей которой не мог скрыть корсаж из простой бумазеи. Эта грудь и крепкая, круглая, чуть позолоченная загаром шея придавали ей свежесть, здоровье крестьянки, заметно контрастировавшее с тонкостью ее черт, благородным поставом головы, отсветом какой-то трагедии на лице, не исчезавшим даже когда она сидела задумавшись.
Господина Барданя неудержимо притягивали эта гладкая шея, плечо, под которым угадывалась мягкая выемка. Прижаться бы губами. У него пересохло горло и вспотели ладони.
Анжелика, удивившись молчанию, подняла на него глаза и сейчас же опустила, встретив откровенно мужской взгляд, не отрывавшийся от нее. Он взмолился:
— Прошу вас, не опускайте веки. Такой редкий цвет, такое зеленое сиянье, это можно сравнить лишь с изумрудом… Преступление — скрывать такую красоту!
— Я охотно сменила бы этот цвет на другой, — усмехнулась Анжелика. — Он приносит мне слишком много неприятностей…
— Вы не любите комплименты? Вы словно боитесь похвал. А ведь все женщины жадны до них.
— Только не я, признаюсь. И я глубоко благодарна вам, господин де Бардань, за то, что вы догадались об этом.
Королевский наместник воспринял урок и сдержал свое нетерпение. Видно, тут второпях ничего не добьешься. Он отошел к столу и попробовал шутить:
— Неужели жизнь рядом с гугенотами до такой степени заразила вас их нравами, что вас раздражает мой искреннейший восторг перед вашей красотой? Разве не естественно остановиться в восхищении перед цветком, шедевром природы, яркие краски которого для того и сотворены, чтобы радовать наши глаза?
— Нам неизвестно, что думают об этом цветы, не мешают ли им наши восторги, — Анжелика чуть улыбнулась. — Господин граф, что вы собирались сделать для детей мэтра Берна?
— Ах да! Правда, я ведь что-то хотел сказать вам… — он приложил руку ко лбу.
Дело детей Берна, то, что мешало ему спать уже три дня, оказывается, просто улетучилось из его памяти. Странное явление! Никогда еще ни одна женщина не возбуждала в нем такого порыва чувственности, таких увлеченных мечтаний. Он испытывал уже нечто подобное тогда, когда подвез ее в своем экипаже. Потом воспоминание ослабело. Иногда он позволял себе вернуться к этим приятным мыслям и располагал как-нибудь, когда будет меньше дел, заняться красавицей служанкой. Но сегодня стоило ей появиться, как его охватила лихорадка нетерпения. Это обеспокоило его, смутило, даже показалось унизительным… Во всяком случае, он был очень возбужден. Ну на этот раз де Бардань своего не упустит. Он уже понял, что два раза в жизни не встретится столь привлекательная женщина. Только вот все эти дела в суде и эти упрямые реформаты, которых надо переубеждать, и ревнивые коллеги, обвиняющие его в слабости, и высшие сановники церкви, которым все мало вновь обращенных в католичество… Где же тут, среди всех этих соображений и хлопот, найти время, чтобы служить Венере? Ах, люди ныне совсем разучились жить!.. Он человек добросовестный и стремящийся преуспеть, значит, надо сделать усилие и вернуться к делам.
— На чем мы тут остановились? — повторил он.
— Входит ли мой хозяин в число тех лиц, которые, по-вашему, являются столпами протестантского сопротивления?
— Входит ли он в их число! — возмущенно вскричал де Бардань, поднимая руки к небу. — Да он же из самых худших! Он действует втайне, но вредит нам больше, чем если бы проповедовал на площади. Он помогает запрещенным пасторам, беглецам, бог знает кому еще. Вы же могли заметить его подозрительные похождения…
— Я вижу мэтра Габриэля только за счетами и за чтением Библии. Он совсем не похож на заговорщика.
Правда, она еще не договорила, как в памяти у нее встали многие впечатления: чужие люди, прятавшие свои лица и тихонько перебиравшиеся в сумерках из дома мэтра Берна в дом торговца бумагой или пастора Бокера, торопливые переговоры шепотом — в дневное время… К счастью, ее уверенность, кажется, смутила королевского наместника.
— Вы меня удивляете.., может быть, вы были недостаточно внимательны? — Он хлопнул рукой по толстой папке. — У меня тут ведь собраны доклады, не оставляющие сомнения в его опасной и нездоровой деятельности. Я его несколько раз предупреждал. Он как будто понимал меня и выслушивал с признательностью. Он казался искренним, но побег его сына жестоко разочаровал меня.
— Мартиала послали в Голландию изучать канатное дело.
— До чего вы наивны! Отец отправил его, потому что видел: юноша готов перейти в католичество, и хотел удержать его в ереси.
— Мне тоже это говорили, — продолжала отбиваться Анжелика. — Но я убеждена, вас вводят в заблуждение. Это лишь кажется так. Я уже много месяцев живу в этом доме и могу заверить вас, что мэтр Берн стремился только дать образование своему сыну. И вы же знаете, что реформаты вообще привыкли путешествовать.