— Ах вот в чем дело, — сказал я. — Такое мне никогда не приходило в голову. Я-то думал, что он устроил заговор только потому, что был высокопоставленным сановником Чардин Шера и ненавидел нас за то, что мы уничтожили его правителя.
Симея невесело засмеялась.
— Мои родственники не интересовались никем, кроме самих себя и других людей, носивших фамилию Амбойна. Впрочем, я слишком забегаю вперед. Ты знаешь, какая судьба была уготована женщинам из нашего рода?
Я тщательно подбирал слова:
— Мне говорил один человек, который, похоже, знал, что если у них не было таланта к волшебству, то они становились женами других волшебников.
— Женами… или любовницами, — уточнила Симея.
Об этом я тоже слышал и сразу вспомнил о двух дочерях Амбойны от первого брака. Они, скорее всего, погибли вместе с Чардин Шером, его колдуном Микаэлом Янтлусом и всей свитой, когда демон, которого я освободил своими руками, выполняя приказ Тенедоса, разрушил неприступный замок, стоявший на высокой горе.
— Да, — сказал я.
— Мой отец прочил нашему роду грандиозное будущее, особенно после смерти своей первой жены. Тогда он взял в жены деревенскую ведьму; это сочли прямо-таки скандалом, потому что у нее не было никакого приданого, даже клочка земли. А он женился на ней ради ее силы. Волшебник и ведьма… Двое детей. Мой брат Джалон и я. Насчет нас у отца тоже был план. Он рассказал нам о нем уже после того, как моя мать умерла. Мне тогда было десять лет, а Джалону восемнадцать. Я не знаю, как к этой идее относилась мать, даже не знаю, было ли ей об этом известно. Он намеревался нас… нет, конечно, не поженить, а просто заставить спать друг с другом. Он считал, что сначала мы обрели бы большое могущество, по крайней мере в области черной сексуальной магии, потому что она усиливается благодаря кровосмешению. А потом, по его планам, я должна была родить от брата детей. Наши дети превосходили бы могуществом любого из ныне живущих колдунов, а императору и думать было бы нечего о том, чтобы потягаться с нашим отродьем. Ну а что я или кто-нибудь другой мог думать на этот счет, не имело ни малейшего значения.
Я почувствовал, что меня мутит.
— Мой брат, — продолжала Симея, — находил идею превосходной. Он три раза пытался… привести план в исполнение. И однажды у него чуть не получилось. Я же чувствовала… чувствую омерзение от одной только такой мысли. Он любил говорить об этом, рассказывал мне на ухо, что мы с ним станем делать, какие черные радости нам предстоит испытать, когда он останется наедине со мной. Мой брат был очень черным колдуном, даже чернее, чем отец, и его мечты о том, как распорядиться могуществом и властью, чтобы играть людьми, как куклами, были столь же отвратительны, как те ужасные книги и старинные манускрипты, из которых он черпал свои фантазии.
Именно поэтому я не могла по-настоящему ненавидеть тебя, Дамастес, хотя именно ты был виновен в его смерти. Когда я пыталась быть честной сама с собою, то не могла не признать, что мы, Товиети, принесли тебе гораздо больше несчастий.
Я не знал, что сказать, да и вообще — стоило ли что-нибудь говорить?..
— Ну, — резко произнесла Симея, — разве это не омерзительно? Теперь ты, наверно, сожалеешь, что спал со мною? И считаешь, что я столь же порочна, как и все мое семейство? — Она села в постели. — А может быть, ты находишь все это интригующим и возбуждаешься от того, что слышишь? Единственный мужчина, которому я прежде все это рассказывала, мой первый любовник, завалил меня, как только я закрыла рот. Дамастес, не ужели так думают все мужчины?
— Нет, — медленно ответил я. — Это меня не возбуждает. И не знаю, должно ли, может ли это возбуждать других мужчин. Мне так не кажется. Я думал лишь о том, до какого зла могут дойти люди, если они могущественны, если они волшебники. Я счастлив, что во мне нет ни тени Таланта, если он несет с собой такое. — Я тоже сел и ласково обнял ее за плечи. — Но я знаю одно: то, что кто-то другой мог хотеть или выдумывать, не имеет никакого отношения к тебе, к тому, чем ты являешься. Разве не так?
Ее плечи под моей рукой задрожали.
— Нет, не име… не должно иметь.
— Из всего, что ты рассказала о своей семье, меня волнует только одно. Ты сказала, что Амбойна всегда тревожились только о себе, и ни о ком другом.
— А разве я теперь Амбойна? — задумчиво произнесла она. — Или всего лишь Симея-Товиети?
— С моей точки зрения, вряд ли это лучше.
— Должно быть лучше, — возразила она. — Товиети, по крайней мере, борются за свободу людей.
— Нельзя освободить человека, задушив его, — сказал я. А мысленно продолжил: или убивая беременную женщину.
Симея опять надолго умолкла.
— Да, — сказала она в конце концов. — Да, нельзя. Но я полагаю, когда человек служит тому, что он считает великой целью, то ему всегда приходится поступать примерно так же.
Внезапно я разозлился.
— Насрать на все великие цели! — рявкнул я. — Это означает, что ты можешь творить все, что заблагорассудится, до тех пор, пока тебе мерещится впереди этот выдуманный блеск. Пропади оно пропадом! Как раз сейчас мы находимся в самом сердце того, что получилось именно из-за таких вот мыслей, в пустыне, которая когда-то была самой прекрасной частью Нумантии!
Но Симея, конечно же, поняла, что я сердился не на нее.
— Я знаю, — печально ответила она. — Я знаю.
В каюте было абсолютно тихо, и я слышал, как ветерок стучался в иллюминаторы, как река журчала за дощатыми бортами.
— Но ведь может быть и по-другому, правда? — спросила она, заглянув мне в лицо.
— Хорошо бы, — ответил я и почувствовал, что ярость, только что владевшая мною, исчезла без остатка. — А если не может, то все, что я делаю… и ты делаешь… В общем, с таким же успехом можно было бы просто мочиться против ветра.
— Давай ляжем, — попросила она. — Можно, я положу голову тебе на плечо?
Я лег на спину, и она прижалась ко мне.
— Расскажи мне, каким Юрей был раньше, — прошептала она, — и каким он станет снова.
Я начал рассказ и понял, что у меня получается сказка.
— Это было волшебное место, — начал я свой рассказ. — Очень древнее. Когда-то короли Нумантии приезжали сюда на все лето. С гор дул приятный прохладный ветерок, игравший листьями деревьев в бесчисленных парках города. А деревья там были такие, каких я ни когда и нигде больше не видел: шестидесяти футов в обхвате, с многоцветными листьями, такими большими, что под каждым листом можно было, как под зонтиком, прятаться от тех теплых ласковых дождей, которые иногда случались там в жаркий сезон. А в центре города находился не дворец или мрачная крепость, а сад с множеством фонтанов. Их струи пели, омывая колонны из черного мрамора, инкрустированные золотом, а вода, смеясь, сбегала водопадами в маленькие бассейны. По всему городу протекали каналы, соединявшие…