Вечеринка представляла собой водоворот людей, кто-то танцевал, кто-то пил, кто-то делал и то и другое одновременно и кто во что горазд. Один человек смотрел по холо балет и горько рыдал. Другой припал к бронзовой, в человеческий рост, статуе русалки и рассказывал сочувствующей слушательнице историю своей жизни.
Гарвин старался выглядеть космополитом, но это было трудно. По периметру зала располагалось три бара по четыре бармена в каждом. Бармены были людьми. Еще экзотичнее смотрелись слуги, тоже не роботы. Двадцать человек в одежде белого цвета. У Бампуров было очень много денег.
Гарвин с вожделением подумал, нет ли какого-нибудь способа прибрать к рукам часть этого богатства, но, увидев, как к Эрику подскочила миниатюрная девушка с темными глазами, тут же забыл об этом. Язифь Миллазин была в невероятном наряде. Черное облегающее платье с длинным несимметричным подолом самым бесстыдным образом не предусматривало боковых частей. Передняя и задняя его части были скреплены пятисантиметровыми серебряными застежками от бедер до подмышек, явно демонстрируя отсутствие нижнего белья.
— Ты обо мне не забыл!
Эрик поцеловал ее:
— Как я мог? Как ты и сказала, я только что пришел. Пропустил что-нибудь интересное?
— Две с половиной драки, двоих швырнули в озеро поплавать, одно предложение руки и сердца, три расстроенные помолвки. То есть пока мы не слишком много успели.
— Что нам сделать, чтобы оживить вечеринку? — спросил Эрик. — Кстати, это Гарвин Янсма, мы с ним вместе защищаем свободу. Язифь Миллазин.
Язифь оценивающе посмотрела на высокого блондина:
— Ты один?
— Если не считать вот этого зануду, — Гарвин указал на Эрика. — Все время пытается воспитывать.
— Эрик, считай, что мой вечер ты уже оживил, — сказала Язифь своим гортанным шепотком. Она взяла Гарвина под руку: — Ты танцуешь?
— Как ангел, — заверил ее Гарвин.
— Что такое ангел?
Гарвин злодейски усмехнулся.
— Похоже, мы подойдем друг другу. — Он отвесил поклон Эрику: — Спасибо, что представил меня, дружище. Надеюсь, будем тут сталкиваться.
Он вывел Язифь в центр зала, и не успели они стать в танцевальную позицию, как два оркестра вразнобой и не по нотам заиграли что-то в невероятно рваном ритме.
— Ох, — разочарованно сказала Язифь. — Это же новый танец… Для тебя, может, и не новый. Его привезли с Центрума пару лет назад, и теперь это старые новости. Но я все равно не знаю, как его танцуют.
Гарвин подумал, не поделиться ли с Язифью глубоким и подробным знанием ночной жизни столицы Конфедерации, которое он приобрел за три недели чистки унитазов в казармах для рекрутов. Но решил, что незачем разбивать трепетные женские иллюзии. Он уже сообразил, что надо предложить принести ей выпивку, но в этот момент обнаружил в оркестровом шуме ритмический рисунок.
— Ерунда, — сказал он. — Это очень легкий танец. Я тебе покажу. — Он отвел ее в сторонку. — Ты быстро схватишь ощущение. Держись от меня на расстоянии, э-э, пяти-шести сантиметров. Одну руку подними и держи вот так. Я беру тебя за талию, и начали. Шаг в сторону, в сторону, назад, назад; в сторону, в сторону, и так далее. На каждый десятый такт или около того я слегка нажимаю тебе на талию, и ты поворачиваешься кругом… Да, вот так. Потом снова поворачиваешься ко мне… Ну вот и весь танец.
Язифь, от старания чуть высунув свой розовый язык, некоторое время внимательно следила за собственными движениями, потом посмотрела на Гарвина:
— Ты очень хорошо танцуешь. Где научился?
Гарвин улыбнулся одним краем губ, вспомнив, как по залитой светом прожекторов арене кружились статный мужчина и эффектная женщина в старомодных костюмах, подбадриваемые сотнями зрителей.
— В цирке, — ответил он.
Перед ним пронеслось другое воспоминание. Полыхающий старый шатер из просмоленной ткани, крики людей, сирены пожарных гравимобилей и маленький мальчик, плачущий на пепелище оттого, что весь его мир только что канул в небытие. Гарвин прогнал это воспоминание.
Язифь засмеялась:
— Ага, в цирке! И ты там, конечно, был, как это называется, ведущим?
— Это называется конферансье. Но танцевать я учился задолго до того, как стать конферансье.
— Да ладно тебе, — оборвала она. — Я не такая дура. Ты слишком молод для этой роли.
— Если тебе угодно, — ответил Гарвин. — Но, должен заметить, в цилиндре, покрасившись брюнетом и наклеив тоненькие усы, я выгляжу гораздо старше.
— Хватит! Все равно я тебе не поверю. А что теперь танцуют на Центруме?
— О, весьма примечательный танец! — сказал Гарвин. — Сначала и мужчины, и женщины связывают себе руки на запястьях. Потом связанными руками обхватывают друг другу шею.
— Как романтично! — сказала Язифь.
— Да, действительно очень романтично, — согласился Гарвин. — Когда начинается музыка, все прыгают на четыре шага вперед и на четыре — назад. В конце каждого такта кричат: «Ха! Ху!». Ну и все, разумеется, голые.
— Ты слишком увлекся, — заметила она. — А ведь я тебе почти поверила.
— Так со мной всегда, — признался Гарвин. Музыка на минуту стихла, а после паузы зазвучала сладенькая песенка. — А вот еще один новый стиль. — Он обнял ее и приблизил к себе.
— Этот стиль мне нравится, — прошептала она ему на ухо.
— А мне нравишься ты, — сказал Гарвин, почувствовав себя пьяным, хотя ничего не пил, от мягкости и тепла прижимающейся к нему стройной фигуры. — Твои волосы пахнут мягкой тропической ночью, шуршанием ветра в листьях пальм.
— Может быть, ты действительно работал в цирке, — сказала Язифь. — Жонглировать словами ты умеешь.
— Ах, миледи, когда ты беден и влюблен в девушку, стоящую гораздо выше на общественной лестнице, слова — твоя единственная надежда, — изрек Гарвин.
— Только слова?
— Ну, — сказал Гарвин, — в толпе танцующих — только они.
— Не буду спрашивать, на что ты рассчитываешь в уединенном месте, — сказала Язифь. — Боюсь услышать непристойность.
— Не из моих уст, — запротестовал Гарвин, — я невинен, как… как…
— Как лепесток незабудки? — подсказала Язифь.
— Как лепесток незабудки, — согласился Гарвин, — на ковер из которых я хотел бы тебя бережно уложить и самому лечь рядом.
— Будь осторожен, — предупредила Язифь. — Сдается мне, я знаю, что будет дальше.
— Не знаешь, — возразил Гарвин. — Потому что после этого я запущу тебе в ухо девять метров языка и начну добывать урановую руду.
Язифь захихикала.
— Не продолжай, дурачок.
— Как? Но ведь я только начал? — протестовал Гарвин. В этот момент музыка остановилась. — По-моему, мы заслужили по стаканчику.