— Как там, никаких следов святого отца? — спросил Микелис.
— Ни малейших. Порядок безупречный, все оборудование на месте. Оба лесных комбинезона в шкафу.
— Может, отправился в гости к кому-нибудь, — задумчиво проговорил Микелис. — Наверняка у него уже немало знакомых литиан. Они ему нравятся.
— В гости, когда дома больной? Нет, Майк, на него это не похоже. Если, конечно, не всплыло чего-нибудь неотложного. Или вышел всего на несколько минут, и…
— И тролли лесные скопом накинулись на бедного путника, ибо позабыл тот перед мостом трижды топнуть.
— Смейся, смейся.
— Честное слово, я не смеюсь. Но на чужой планете как раз какой-нибудь такой маразм и может плохо кончиться. Правда, с трудом представляю себе, чтобы Рамон…
— Майк…
Микелис шагнул к гамаку и склонился над физиком. Слезящимся глазам Кливера казалось, будто голова химика парит отдельно от тела.
— Все в порядке, Пол. Говори, в чем дело. Мы слушаем.
Но было уже поздно. Двойная доза успокоительного опередила. Кливер успел только качнуть головой, и Микелис растворился в водовороте радужных струй.
Самое странное, что он не уснул. Прошлой ночью он перехватил-таки свои законные восемь часов сна, и в самом начале этого неимоверно долгого дня был, помнится, бодр и полон сил. Как сквозь вату, доносились голоса коллег-комиссионеров, и не отпускало навязчивое желание о чем-то сообщить им прежде, чем вернется Руис-Санчес, — не то, чтобы совсем уж не давая Кливеру заснуть, но определенно препятствуя погрузиться глубже легкого транса. К тому же он принял почти тридцать гран ацетилсалициловой кислоты, что увеличило потребление организмом кислорода, и довольно существенно — так что не только голова шла кругом, но и все чувства вдруг непривычно обострились. О том, что перегорает при этом белок из его собственных клеток, он не имел ни малейшего представления; а имей даже, вряд ли б это его обеспокоило.
Все так же доносились голоса, и все так же ускользал от него смысл разговора. На голоса накладывались верткие обрывки снов, мелькая на самой грани яви, чудясь по-своему странно реальными — и по-своему странно бессмысленными и угнетающими. В редкие мгновения полубодрствования перед его мысленным взором мелькали планы, целая череда планов, все как один элементарно простые и в то же время грандиозные: захватить командование экспедицией; связаться с земными властями; предъявить секретные документы, неопровержимо доказывающие, что Лития необитаема; прорыть туннель подо всей Мексикой, до Перу; взорвать Литию, слить в одной исполинской реакции синтеза все атомы ее легких элементов в один атом кливерия, элемента, из которого изготовили моноблок, элемента с кардинальным числом алеф-ноль…
Агронски: Эй, Майк, выйди-ка сюда, ты читаешь по-литиански. Тут что-то написано, на табличке под козырьком.
(Шаги.)
Микелис: Написано: «Здесь больной». Вряд ли это рука кого-то из местных, слишком неумело нацарапано — эти их идеограммы позаковыристей китайских иероглифов будут. Наверно, Рамон.
Агронски: Жаль, мы не знаем, куда он пошел. Странно, как это мы не заметили надписи, когда ввалились.
Микелис: Ничего странного. Было темно; откуда мы знали, что должна быть надпись?
(Шаги. Негромко затворяется дверь. Шаги. Резко, сухо скрипит набитый травой пуф.)
Агронски: Ладно, пора уже и об отчете подумать. Если я не совсем запутался с этим чертовым двадцатичасовым днем, времени у нас в обрез. Ты по-прежнему за то, чтобы планету открыть?
Микелис: Да. До сих пор мне как-то не встречалось на Литии ничего, что было бы для нас опасно. Не считая, конечно, случившегося с Кливером; но вряд ли святой отец ушел бы, будь это что-то серьезное. И чем земляне могут быть опасны для здешней цивилизации, я тоже как-то совершенно не представляю: очень уж оно тут все стабильно — в эмоциональном плане, в экономическом… да и вообще.
(«Опасность, опасность, — произнес кто-то у Кливера во сне. — Все взлетит к чертовой матери. Заговор папистов». — Тут он в очередной раз подвсплыл под перископ к яви, и страшно заболели губы.)
Агронски: Как по-твоему, почему два эти шутничка ни разу не вышли на связь после того, как мы улетели на север?
Микелис: Понятия не имею. Даже догадок не берусь строить, пока не поговорю с Районом. Или пока Пол не начнет адекватно реагировать.
Агронски: Мне это не нравится, Майк. Что-то тут нечисто. Этот город торчит, можно сказать, в самом центре их системы связи — потому мы его и выбрали, черт побери! И при всем при том: ни единого сообщения, Кливер — в лежку, святой отец где-то шляется… Да мы ни черта еще о Литии толком не знаем, если на то пошло!
Микелис: О центральной Бразилии мы тоже ни черта не знаем — не говоря уж о Марсе или Луне.
Агронски: Не в том дело, Майк. Того, что известно о бразильском побережье, вполне достаточно, чтобы представить, чего можно ожидать в глубине материка… вплоть до этих рыбок-людоедов, как их там… а, пираний. На Литии же все не так. Откуда нам знать: то, что уже известно, — это годится для экстраполяции или какое-нибудь диковинное исключение? Где-нибудь за фасадом, который открыт глазам, вполне может скрываться нечто грандиозное, чего нам ни в жизнь ни увидеть, ни понять.
Микелис: Слушай, Агронски, хватит мне тут под воскресное приложение работать. Уж у тебя-то соображения должно хватать. Ну сам посуди — что это может быть за тайна такая, великая и ужасная? Что литиане людоеды? Что они — всего только скот для неведомых богов, которые живут где-то в джунглях? Что на самом деле они — хитроумно прячущие свою истинную личину всемогущие чудовища, так что мозг цепенеет, душа наизнанку выворачивается, сердце останавливается, кровь в жилах стынет, а поджилки трясутся? Стоит произнести какую-нибудь такую чушь вслух, и сразу сам понимаешь, насколько все это абсурдно; нет, страшилки эти могут пугать разве что так, ну в очень отвлеченном представлении. Я и спорить даже не стал бы, возможно эдакое или нет.
Агронски: Ну хорошо, хорошо. Я свое суждение пока приберегу. Если действительно тут все чисто — в смысле, со святым отцом и Кливером, — тогда я тебя поддержу. Согласен, не вижу причин голосовать против.
Микелис: Ну и слава Богу. Рамон, можно не сомневаться, за то, чтоб объявить планету открытой, следовательно, голосование должно оказаться единогласным. Не думаю, что Кливер станет возражать.
(Кливер выступал с показаниями в битком набитом зале суда в здании Генеральной Ассамблеи ООН, драматически — но скорее скорбно, чем победно — наставив палец на Района Руис-Санчеса, иезуита. Но вот прозвучало его имя, и сон рассыпался, как карточный домик. В спальне слегка посветлело, за окном занимался рассвет; точнее, литианская пародия на рассвет — источающая влагу и серая, как мокрая шерсть. Он попытался вспомнить, с чем только что выступил в суде. Довод был просто убийственный, чертовски убедительный, вполне достойный того, чтобы пустить в ход наяву; но не вспоминалось ни слова. От слов осталось только ощущение, так сказать, вкус на языке, но ни тени смысла).