— Ответ очевиден до смешного, — отозвался Морган. — Мне бы следовало найти его без посторонней помощи.
«Я и нашел, хоть и не сразу», — добавил он про себя не без самодовольства. Перед его мысленным взором вновь предстала подготовленная компьютером модель исполинского сооружения, вибрирующая, словно небывалая скрипичная струна: от Земли в космос, а потом обратно бежали размеренные волны. А на эту картину накладывались прокрученные в памяти — в сотый раз — кадры с танцующим мостом. Какие же, спрашивается, нужны еще посылки, чтобы прийти к бесспорному выводу?
— Фобос пролетает мимо башни каждые одиннадцать часов и десять минут, но, к счастью, движется не совсем в той же плоскости, иначе столкновение было бы неизбежным при каждом обороте. Между тем в большинстве случаев он проносится мимо, а действительно опасные сближения нетрудно предсказать, — если надо, с точностью до тысячной доли секунды. Следует также иметь в виду, что космический подъемник, как и любое инженерное сооружение, обладает определенной гибкостью. У него есть периоды собственных колебаний, которые можно вычислить почти с такой же точностью, как планетарные орбиты. Вот ваши конструкторы и предложили настроить подъемник таким образом, чтобы его колебания, которых все равно не избежать, неизменно уводили его с пути Фобоса. Каждый раз, когда спутник приближается к башне, она уходит в сторону, как бы отступает на километр-другой из опасной зоны…
Воцарилось долгое молчание.
— Может, мне и не следовало бы этого говорить, — сказал наконец марсианин, — но от такого проекта у меня волосы встают дыбом…
Морган улыбнулся.
— Действительно, в таком приближенном изложении он звучит похоже на… как называлась эта дикая забава? — на русскую рулетку. Но не забывайте, что мы будем иметь дело с явлениями строго предсказуемыми. Мы всегда будем знать, где находится и куда переместится Фобос, а колебания башни сможем контролировать, просто изменяя расписание движения кабин…
«Ну разумеется, — подумал Морган, — на самом-то деле все это отнюдь не просто, но, по крайней мере, марсианин поверит, что ничего невозможного тут нет…» И вдруг ему в голову пришла аналогия столь совершенная — хотя, пожалуй, и не вполне уместная, — что он едва не разразился смехом. Нет, нет, опробовать ее на банкире явно не стоило.
Воображение опять привело Моргана на мост Такома Нэрроуз. Предположим, под мостом должен с безукоризненной регулярностью проплывать корабль, только мачта у корабля, к несчастью, на метр длиннее, чем нужно.
Ничего страшного. Перед самым прибытием судна по мосту пройдут один за другим несколько тяжелых грузовиков с интервалами, подобранными так, чтобы их движение резонировало с частотой собственных колебаний моста. И по всей длине дорожного полотна, от опоры до опоры, прокатится мягкая волна. Если ее гребень достигнет заданной точки в тот момент, когда судно подойдет вплотную, мачта благополучно проскользнет под мостом, не задев его. То же самое, только в масштабах в тысячи раз больших, будет происходить каждый раз, когда Фобос приблизится к башне, вонзившейся в космос над вершиной горы Павонис.
— Рад слышать ваши заверения, — заявил банкир, — но, если мне когда-нибудь придется воспользоваться подъемником, я, пожалуй, сначала наведу в частном порядке справки о положении Фобоса на орбите…
— Тогда вас, наверное, очень удивит предложение ваших талантливых молодых инженеров — они безусловно талантливы, а о том, что они молоды, легко догадаться по их технической дерзости — рекламировать регулярные сближения башни и Фобоса как туристский аттракцион. Предлагается взимать дополнительную плату за вид на Фобос, пролетающий на расстоянии вытянутой руки со скоростью две тысячи километров в час. Согласитесь, что зрелище будет эффектное…
— Я предпочел бы прожить без него, но, может, они и правы. Во всяком случае, мне приятно узнать, что проблема разрешима. Счастлив также услышать, что вы столь высокого мнения о наших инженерах-строителях. Можно ли сделать отсюда вывод, что вы в скором времени примете на себя обязанности их руководителя?
— Можно, — ответил Морган. — Когда приступать к работе?..
Вот уже в течение двадцати семи веков этот день был самым почитаемым во всем тапробанском календаре. В мае, в ночь полнолуния, был рожден Будда, в эту же ночь спустя годы он достиг просветления, а впоследствии в эту же ночь умер. Впрочем, для большинства людей праздник весак давно утратил религиозный смысл, как и другой традиционный праздник — Рождество, но сохранился обычай проводить праздничный день в размышлениях и покое.
Год за годом Служба муссонов гарантировала, что ни в ночь полнолуния, ни в предыдущую, ни в последующую ночь на землю не упадет ни капли дождя. И год за годом за два дня до полной луны Раджасингх отправлялся в паломничество, призванное подкрепить душевные силы. Он избегал самого праздника — в день весак Ранапуру заполняло такое мно-жество народа, что можно было ручаться: в толпе непременно сыщется кто-нибудь, кто узнает отставного посла и нарушит его одиночество.
Только очень острый глаз мог бы заметить, что огромный желтый диск луны, поднявшийся над куполами древних да-гоб, отличается от идеального круга. Лунный свет был так ярок, что стирал с безоблачного неба все звезды и спутники, кроме десяти-двенадцати самых крупных. И ни ветерка.
По преданию, Калидаса дважды останавливался на этой дороге, прежде чем покинуть Ранапуру навсегда. Первую остановку он сделал у гробницы Ханумана, незабвенного спутника своего детства, вторую — у храма Умирающего Будды. Какого же утешения мог искать одержимый король? Быть может, он сидел на том же месте, какое облюбовал для себя Раджасингх, — ведь именно отсюда огромная фигура, высеченная из единой глыбы камня, была видна лучше всего. Просветленный откинулся назад; пропорции его тела были столь совершенны, что размеры статуи на расстоянии совершенно скрадывались. Только подойдя совсем близко, вы внезапно понимали, что подушка, на которой покоится голова Будды, сама по себе выше взрослого человека.
Раджасингх немало повидал на своем веку, но на всем свете ему не встречалось другого места, где охватывало бы такое умиротворение. Подчас ему казалось, что так, в лучах лунного света, он мог бы просидеть здесь целую вечность, — все заботы, весь круговорот жизни словно теряли всякое значение. Он не пытался анализировать, в чем секрет магического обаяния храма, из страха, что анализ разрушит очарование. Но некоторые моменты были очевидны. Сама поза Просветленного, долгой и благородной жизнью заслужившего наконец право отдохнуть, закрыв глаза, — эта поза излучала безмятежность. Мягкие складки платья, казалось, вытекали прямо изнутри скалы, струились каменными волнами, и созерцание этих волн вносило в душу мир и успокоение. Их естественный ритм, как ритм морского прибоя, взывал к инстинктам, неведомым логическому уму.
В такие мгновения вне времени, наедине с Буддой и почти полной луной, Раджасингх, пожалуй, был способен постигнуть, что значит нирвана — состояние, которое можно определить лишь через отрицание других состояний. Самые ценные эмоции — гнев, вожделение, алчность — теряли здесь над человеком всякую власть, становились попросту бессмысленными. Даже чувство индивидуальности, неповторимости собственного «я» таяло, как утренняя дымка под лучами солнца.