— Определенный аэродинамический шум неизбежен, — согласился Морган. — Но ничего похожего на крупный аэропорт.
— Весьма утешительно, — заявил Маханаяке Тхеро.
Морган готов был поклясться, что это саркастический ответ, но в голосе настоятеля не улавливалось ни малейшего следа иронии. То ли он изображал олимпийское спокойствие, то ли испытывал посетителя на восприимчивость. Более молодой монах, напротив, даже не пытался скрыть свой гнев.
— Годами, — воскликнул он с негодованием, — мы шлем протест за протестом против грохота, который производят возвращающиеся из космоса корабли. Теперь вы решили установить источник ударных волн прямо у нас за стеной!..
— На этой высоте у нас не будет сверхзвуковых скоростей, — твердо заявил Морган. — И конструкция башни поглотит большую часть звуковой энергии. В конечном счете, — добавил он, вдруг найдя новый аргумент и пытаясь его использовать, — мы поможем вам избавиться от грохота космических запусков. ЗДесь станет гораздо тише, чем было.
— Понимаю. На место периодических потрясений придет ровный, устойчивый гул…
«Да, с этим субъектом не договоришься, — подумал инженер. — А я-то еще воображал себе, что самым крепким орешком окажется отец настоятель…»
Иной раз лучшая тактика — решительно сменить тему. Морган собрался с духом и ступил на зыбкую почву богословия.
— Но разве то, что мы задумали, — спросил он с самым искренним видом, — не достойное дело? Пусть мы с вами преследуем разные цели, результаты наших усилий могут оказаться в чем-то близки. В сущности, мы надеемся возвести продолжение вашей лестницы. Если мне будет позволено так сказать, мы хотим удлинить ее до самых небес…
Досточтимый Паракарма был, казалось, ошеломлен подобной наглостью. Но прежде чем он успел собраться с мыслями, ответил старший по рангу — размеренно и спокойно:
— Небезынтересная мысль, только наше вероучение не приемлет надежды на небеса. Спасение может быть обретено только в этом мире, и я подчас поражаюсь вам, людям, которые так рьяно стремятся в другие миры. Вы знакомы с историей Вавилонской башни?
— Смутно.
— Загляните в старую христианскую Библию, книга Бытие, глава одиннадцатая. Эго ведь тоже был инженерный проект, ставивший себе целью достичь небес. Он не увенчался успехом в силу трудностей взаимопонимания…
— У нас, конечно, тоже возникнут свои трудности, но не думаю, что такие же…
Однако, глядя на Паракарму, Морган уже не испытывал прежней веры в разум других. Несходство в мировоззрениях представлялось более глубоким, чем различие между Homo sapiens и «Звездопланом». Они с бывшим астрофизиком говорили на одном языке, но между ними лежали бездны непонимания, через которые не наведешь мостов.
— Могу я поинтересоваться, — невозмутимо вежливо продолжал Маханаяке Тхеро, — успешны ли были ваши переговоры с департаментом лесов и парков?
— Они проявили полную готовность к сотрудничеству.
— Что и неудивительно: им хронически не хватает средств, и они рады любому новому источнику доходов. Канатная дорога была для них подарком судьбы, и они, вне сомнения, надеются, что ваш проект окажется еще выгоднее.
— И они правы. Кроме того, им нравится, что башня не загрязнит окружающей среды.
— А если она упадет?
Морган выдержал взгляд преподобного и не отвел глаз.
— Не упадет, — заявил он с уверенностью человека, перебросившего перевернутую радугу с континента на континент.
Но в глубине души он знал — и непримиримый Паракарма, очевидно, знал тоже, — что полной уверенности в таких делах быть не может. Двести два года назад, в ноябре 1940 года, природа преподала этот урок так жестоко, что ни один инженер его уже не забудет.
Морган не боялся почти ничего, но это было для него навязчивым кошмаром. Денно и нощно — и даже сию секунду — компьютеры Всемирной строительной корпорации трудились над тем, чтобы кошмар никогда больше не становился явью.
Но все компьютеры мира, вместе взятые, не могли защитить Моргана от проблем, которых он не предвидел, от кошмаров, которые не снились еще никому.
Солнце пылало ослепительно, великолепные виды подступали к дороге со всех сторон — и все-таки Морган заснул прямо в машине, притом гораздо раньше, чем она спустилась с холмов. Даже бесчисленные крутые виражи оказались не в силах разбудить его — он очнулся только тогда, когда заскрипели тормоза и его резко бросило на ремни безопасности.
В первую минуту он испытал замешательство и решил, что видит сон. Сквозь полуоткрытые окна в машину задувал ветерок, теплый и влажный, точно из турецкой бани, — и тем не менее вокруг, по-видимому, бушевала метель.
Морган прищурился, протер глаза, потом окончательно открыл их. Ему никогда еще не доводилось видеть золотого снега…
Дорогу пересекал бессчетный рой мотыльков — они двигались строго на восток неудержимым, целеустремленным потоком. Десятка два-три залетели в машину и надоедливо порхали перед глазами, пока Морган не выгнал их наружу; сплошной слой бабочек выстлал ветровое стекло. Шофер выбрался из машины и, бормоча, вне сомнения, отборные тапробанские ругательства, принялся протирать стекло насухо; к тому моменту, когда он покончил с этим, поток истончился до жиденьких ручейков.
— Вам не рассказывали легенду? — осведомился шофер, обернувшись к пассажиру.
— Нет, — отрезал Морган. Легенды его не занимали, ему хотелось вновь погрузиться в дрему.
— Золотые мотыльки — души воинов Калидасы. Воинов той армии, которую он потерял в сражении при Яккагале…
Морган проворчал что-то нечленораздельное, надеясь, что шофер оставит его в покое, но тот продолжал как ни в чем не бывало:
— Каждый год, примерно в это время, они устремляются к горе и все до одного погибают на нижних ее отрогах. Иногда отдельным мотылькам удается подняться до середины «канатки», но не выше. К счастью для вихары…
— Для вихары?.. — переспросил Морган в полусне.
— Для монастыря. Если мотыльки когда-либо достигнут его, Калидаса наконец одержит победу и бхикку — монахам — придется уйти. Таково пророчество, начертанное на плите, которая хранится в Ранапурском музее. Я вам ее покажу…
— Как-нибудь в другой раз, — поспешно отказался Морган, откидываясь на подушки.
Но задремать снова ему удалось далеко не сразу: образ, нарисованный словоохотливым шофером, оказался на редкость неотвязным. Золотые мотыльки преследовали его потом многие месяцы. Не раз при пробуждении и в самые напряженные и ответственные мгновения жизни он будто опять погружался в золотую метель, будто вновь наблюдал, как обреченные на смерть мириады тщетно штурмуют гору, ставшую символом веры.
Даже сейчас, в самом начале задуманной Морганом битвы, образ был слишком близок к действительности, чтобы спать спокойно.