В веселье шла Любовь; и на ладони
Мое держала сердце; а в руках
Несла мадонну, спящую смиренно;
И, пробудив, дала вкусить мадонне
От сердца, — и вкушала та смятенно.
Потом Любовь исчезла вся в слезах.
А теперь послушайте, как сонет звучит на ином инструменте, на языке народа, на языке, который сам Данте называл вульгарной элоквенцией, или красноречием простонародья:
Allegro mi sembrava Amor tenendo
Meo core in mano, e ne le braccia avea
Madonna involta in un drappo dormendo
Poi la svegliava, e d'esto core ardendo
Lei paventosa umilmente pascea
Appreso gir lo ne vedea piangendo.
Даже самые придирчивые ревнители флорентийских традиций, собравшиеся в украшенном фресками салоне, не смогли устоять, услышав сонет Данте, прочитанный доктором Феллом на безукоризненном старотосканском наречии. Раздались аплодисменты, а самые чувствительные участники ареопага со слезами на глазах бросились поздравлять доктора Фелла. Одним словом, доктор Фелл был назначен хранителем палаццо Каппони, и оставшийся в одиночестве профессор дымился от злости. Был ли доволен своей победой доктор Фелл, наверняка сказать нельзя, так как доктор снова повернулся к публике спиной. Но профессор Сольято еще не капитулировал окончательно, — Если он такой специалист по Данте, то пусть прочитает лекцию о Данте перед «Студиоло». — Последнее слово Сольято прошипел так, словно речь шла об инквизиции. — Пусть он предстанет перед ними extempore [24] , в следующую пятницу, если пожелает.
Речь шла, конечно, не об инквизиции, а о чем-то к ней весьма близком. Так называлась небольшая группа самых яростных ортодоксов, уничтоживших немало научных репутаций. В первый раз группка собралась в палаццо Веккьо в небольшом, изящно украшенном кабинете, именуемом «Студиоло» [25] , что и дало ей это необычное название. Подготовка к выступлению перед этими людьми была довольно муторной работой, а появление в «Студиоло» грозило неприятностями. Дядя Сольято поддержал предложение племянника, зять Сольято потребовал голосования, а сестра профессора мгновенно внесла результаты в протокол. Предложение Сольято прошло. Назначение доктора Фелла состоялось, но при том условии, что его поддержит группа «Студиоло».
Комитеты получили нового хранителя палаццо Каппони, по старому они не скучали и поэтому едва цедили слова, отвечая на вопросы впавшего в немилость Главного следователя Пацци. Ринальдо Пацци держался просто восхитительно.
Как всякий хороший следователь, он сумел обратить неблагоприятные обстоятельства себе на пользу. Во-первых, кто больше всех выиграл от исчезновения прежнего хранителя? Пропавший был холостяком, всеми уважаемым ученым и вел весьма размеренный образ жизни. У него имелись кое-какие сбережения. Впрочем, ничего особенного. Самой большой ценностью для старика были его работа и право жить в чердачных помещениях палаццо Каппони.
И вот перед ним был новый хранитель, получивший назначение после тщательной проверки его познаний в истории Флоренции и степени владения архаичным итальянским языком. Пацци изучил заполненные доктором анкеты и познакомился со свидетельством о состоянии его здоровья, заверенным Национальной медицинской ассоциацией.
Когда члены комитетов уже начали застегивать свои портфели, чтобы отправиться по домам, Пацци подошел к свежеиспеченному смотрителю.
— Доктор Фелл!
— Слушаю вас, коммендаторе.
Новый хранитель был невелик ростом и ладно скроен. Верхняя часть стекол его очков была слегка затемнена, а темный костюм прекрасно сшит, даже по итальянским стандартам.
— Меня интересует, встречались ли вы когда-нибудь прежде со своим предшественником? — Антенна опытного полицейского была настроена на волну страха у собеседника.
Однако внимательно вглядываясь в доктора Фелла, Пацци не мог уловить в нем ни малейших признаков тревоги.
— Никогда с ним не встречался. Всего лишь читал несколько его статей в «Нуова антологиа».
Разговорный тосканский доктора был столь же точен, как и тот старотосканский, на котором он читал стихи. Если в нем и присутствовал легкий акцент, то его происхождения Пацци определить не мог.
— Мне известно, что полицейские, стоявшие у истоков расследования, перерыли весь палаццо Каппони в поисках прощального письма или записки о самоубийстве. Если вы случайно что-то обнаружите в бумагах, что-то даже совершенно тривиальное, вас не затруднит позвонить мне?
— Нисколько, коммендаторе Пацци. Позвоню, вне всяких сомнений.
— Его личные вещи все еще в палаццо?
— Да. В двух чемоданах. Имеется реестр всех предметов.
— Я пришлю… Я зайду, чтобы их забрать.
— Позвоните мне перед приходом, коммендаторе. Я перед вашим появлением успею отключить систему охраны и тем сэкономлю ваше драгоценное время.
«Этот человек чересчур спокоен. По правде говоря, Фелл должен меня немного опасаться, а он вместо этого просит предупреждать о приходе».
Члены комитета изрядно потрепали оперение Пацци, и с этим он ничего не мог сделать. Теперь и этот тип демонстрирует свое высокомерие. Пацци решил нанести ему удар.
— Доктор Фелл, вы позволите задать вам личный вопрос?
— Пожалуйста, коммендаторе, если этого требует ваш долг.
— На тыльной стороне вашей левой ладони я заметил сравнительно свежий шрам.
— А я заметил, что у вас совсем свежее обручальное кольцо. La Vita Nuova? [26] — с улыбкой спросил доктор. У него были мелкие, очень белые зубы. Пока Пацци изумлялся, не зная, чувствовать себя оскорбленным или нет, Фелл поднял руку со шрамом и продолжил:
— Ограничение подвижности лучезапястного сустава. Изучение истории — опасное занятие, коммендаторе.
— Почему вы не сообщили об ограниченной подвижности сустава, заполняя обязательную форму Национальной медицинской ассоциации?
— У меня сложилось впечатление, коммендаторе, что всякого рода повреждения имеют значение лишь в тех случаях, когда человек становится инвалидом и начинает получать пенсию. К моему случаю это не относится. Я не инвалид.
— Следовательно, операция была произведена в Бразилии, по месту вашего прежнего жительства.
— Во всяком случае — не в Италии. Так что итальянскому правительству я ничего не должен, — сказал доктор Фелл таким тоном, как будто считал, что вопрос исчерпан.
Из Салона лилий они уходили последними. Пацци уже был в дверях, когда его вдруг окликнул доктор Фелл: