Венсан помолчал, а затем наклонился к старухе и бережно обнял ее.
Бернадетта так удивилась, что не сразу нашлась, что сказать.
– Эдак вы меня и совратить задумаете, чего доброго, – хмыкнула она наконец. – Все, все, месье Бонне, хватит тискать старую колоду! Идите же. Да проваливайте, дьявол бы драл вас и вашу мамашу!
Венсан ухмыльнулся и поднялся. Старая карга непостижимым образом помогла ему обрести исчезнувшую было уверенность.
Черт с ними, с собаками. Пусть хоть всех псов округи снарядят на их поиски – он что-нибудь придумает. В конце концов, жизнь спрашивает нас каждый миг, пока мы живы, – а уж со смертью мы как-нибудь разберемся.
– Прощай, Бернадетта.
Небо на востоке уже начинало светлеть. Узкая голубая полоса пролегла над горизонтом, и звезды таяли в ней, как снег, упавший в теплую воду, когда Венсан спустился из башни, неся на руках Птичку, завернутую в одеяло. За спиной его висела тяжелая сума, в которую он наспех побросал все самое необходимое.
Несколько дней пересидим в лесу, думал он, а потом двинемся в Каркассон. На его узких, кривых, как ятаганы, и таких же опасных улочках отыщутся те, у кого они смогут укрыться, пока Птичка поправляется. А затем – в Лион. Шумный, огромный, веселый Лион, прекрасный город, откуда растекаются волны шелка по всей Франции, где печатают и продают книги, куда на ярмарки съезжаются торговцы из самых дальних земель. Там всегда найдется работа.
Глядишь, через пару лет он скопит на новый микроскоп от Гука.
Не оборачиваясь, лекарь направился к винным погребам, откуда начинался спуск в подземелья замка Вержи.
Едва он скрылся за углом, от стены отделилась массивная фигура. Пьер Рю шагнул вслед лекарю, но хриплый голос заставил его замереть на месте.
– Оставьте его.
Начальник охраны резко обернулся. Бернадетта – простоволосая, постаревшая, изможденная стояла на ступенях сторожевой башни, держась за перила. Он и не заметил, как она спустилась.
– Оставьте его, – повторила она спокойным, хоть и очень усталым голосом. – Пускай уходит.
Пьер бросил задумчивый взгляд наверх.
– Как я понимаю, граф и маркиз мертвы, – протянул он, прищурившись. – Кто ответит за их гибель?
Бернадетта села на нижнюю ступеньку и без всякого стеснения вытерла подолом юбки взмокший лоб.
– Его милость Гуго де Вержи потерял рассудок от смерти жены и старшей дочери, – хладнокровно сказала она. – Сначала дочь младшую убил, а потом заманил сюда маркиза и расправился с ним. Понятное дело, его светлость не сдался без боя! От ран-то бедный наш граф и скончался.
Бернадетта вздохнула и перекрестилась.
Медведь не сводил с нее тяжелого взгляда.
– А коли подниметесь наверх, месье Рю, так сами в этом убедитесь, – продолжала старуха. – Они своими собственными мечами да ножами друг друга порезали. Ох, страх божий, месье Рю! У меня, как я увидела это, язык отнялся. Еле-еле нашего лекаря позвала на помощь, благо он поблизости случился, да уж поздно было.
– А девчонка? – не выдержал Пьер. – Что там делала Птичка?
– Какая Птичка? – удивилась Бернадетта.
Она встала и, медленно ступая, приблизилась к нему. Пьер учуял острый запах какого-то лекарства и окинул ее быстрым взглядом. Да она, никак, ранена?
– Если вы про нашу Николь, так ее граф отпустил еще вечером, – с самым бесхитростным видом поведала ключница. – Ведь чуть не повесили девку за чужие грехи! Ох-ох-ох, что ж творится-то у нас…
Медведь сделал еще шаг в ту сторону, где скрылся Бонне, но вновь застыл в нерешительности.
События ночи, что случилась много лет назад, встали перед ним. Он вспомнил, как преследовал женщину, которую Гуго де Вержи приказал убить, и как существо, встретившееся ему на тропе в ночном лесу, заставило его повернуть назад.
Он солгал тогда графу. Сказал, что женщина мертва, но тело ее унесла река. Гуго поверил ему, ведь Пьер никогда не обманывал его прежде…
Но сам он знал, что мутные воды уносили не ту, бежавшую из сгоревшего замка, а другую. Кто была она, Пьер так никогда и не узнал и не желал задумываться об этом. Она зародила в нем ужас такой силы, что он боялся даже шевелить эти воспоминания, мутным илом осевшие на дне памяти.
Но сейчас они сами вернулись к нему. Стоило ему представить Венсана Бонне, бегущего прочь с Птичкой-Николь на руках, как высокая женщина с золотыми волосами заслоняла ему путь. Черты лица ее расплывались, и последнее, чего хотел бы Пьер – чтобы они обрели четкость.
– А лекарь-то пускай, пускай уходит, – снова забормотали рядом, и Пьер вздрогнул: он уже успел забыть об одноглазой ключнице. – Не прижился он у нас, что ж поделать. Да и по совести сказать, никудышный из него врачеватель. Лысого нужно брать, и чтоб непременно в очках!
Они вышли из-под полога леса, боязливо озираясь: мальчик и девочка лет семи, с вытянувшимися от любопытства и страха лицами. Пичужка, беззаботно посвистывавшая на ветке, смолкла при их появлении. Теперь тишину июльского полудня нарушали только их крадущиеся шаги и ровный несмолкающий шелест листвы.
– Может, пойдем уже отсюда, а? – Ноэль старательно напускал на себя беспечность. – Видишь, нету ничего! Одно пожарище.
Он презрительно повозил ногой в земле и пнул в сторону какую-то щепку, чтобы показать, что нисколечко не боится.
Но девочка отмахнулась от него и, на цыпочках переступая через завалы, двинулась к тому месту, где прежде стояла лачуга.
Золу давно разметал ветер, а то, что осталось, вбили в землю летние дожди. Из-под обугленных обломков пробивалась зеленая трава, и нежный тонкий побег вьюнка уже обвился вокруг торчащей наискось из земли доски, когда-то бывшей ступенькой крыльца.
– Ну чего тебе неймется? – заныл мальчик, нехотя следовавший за ней по пятам.
Девочка обернулась к нему.
– Как ты не понимаешь, Ноэль! – горячо зашептала она. – Сюда никто не приходил до нас!
– Ну и правильно! Чего тут делать?!
– А вдруг мы ведьминские книги найдем!
– Да я их в руки не возьму! – открестился мальчик и на всякий случай сплюнул через левое плечо.
Подружка не слушала.
– А если зуб ведьмы? – мечтательно протянула она. – Представляешь, целый клык!
Ноэль уже готов был предложить выбить свой, лишь бы поскорее покинуть эту поляну, как вдруг случилось странное.
Неподалеку от них послышался приглушенный скрип, а затем прямо из земли начал вырастать человек. Он поднимался, поднимался, поднимался, пока не показался весь, и тогда стало ясно, что это молодая женщина в рваной юбке и грязной мужской рубахе, небрежно завязанной на животе. В одной руке она сжимала толстую книгу с покоробившимися желтыми страницами.