На следующий вечер враг послал захватившим долину римлянам открытый вызов. Когда развеялся рассветный туман, все увидели на небольшом расстоянии от крепости шесть деревянных рам, на которых были растянуты люди, одетые в лохмотья, бывшие когда-то армейскими туниками. В рот каждого засунули кляп, так что их, каковы бы ни были мучения, римские часовые в ночи не слышали. У каждого вскрыли грудную клетку, оттянули кожу в стороны и пришпилили к бокам, оставив открытыми взору красную плоть и кости грудины. Вдобавок их выпотрошили, и внутренности поблескивающей серовато-пурпурной кучкой валялись у них под ногами. Всех оскопили, и гениталии каждого висели на шнурке, повязанном вокруг шеи.
Позади распятий дожидался всадник, оставшийся молчаливым и неподвижным, когда в крепости поднялась тревога. Вскоре вдоль венчающего вал частокола выстроились вооруженные легионеры, но всадник все так же ждал до тех пор, пока среди сверкающей бронзы и железа шлемов на стене не появились алые гребни, что означало прибытие командиров. Затем, шепнув что-то своему коню, он подъехал ближе, так, чтобы его можно было слышать с валов.
– Римляне! Римляне! Я привез вам предупреждение от моего царя Каратака! – Он сделал широкий, драматический жест рукой, указывая на распятые трупы. – Это пример того, что будет с каждым римлянином, который попадет в наши руки, если вы посмеете причинить хоть какой-то вред жителям этой долины или людям, живущим на хуторах среди болот.
Посланник помедлил, а потом исполненным презрения голосом продолжил:
– Мой царь хотел бы знать, как может человек, считающий себя солдатом, воевать против женщин и детей? Если среди вас есть настоящие воины, то приходите, найдите нас и сразитесь лицом к лицу. Мы уже устали ждать, когда вы придете и встретитесь с нами в битве. До нас доходили слухи, что бойцы Второго легиона числятся среди лучших в армии командующего Плавта. Докажите это, или вашим уделом навсегда останутся позор и презрение.
Всадник развернул коня и неспешной рысью поскакал прочь, ни разу не оглянувшись. Собравшиеся на надвратной башне командиры Третьей когорты провожали его взглядами, пока он не затерялся среди деревьев у края болота.
Макрон с кривой улыбкой похвалил воина за выдержку и самообладание.
– Умеет держаться, ничего не скажешь.
– Тьфу, – фыркнул центурион Феликс. – Да только дай мне спуститься, и я научу этого ублюдка хорошим манерам.
– Правда? – осведомился Туллий. – Хочешь выйти из лагеря и преподать дикарям урок, да?
– И еще как преподам. – Феликс повернулся к командиру когорты. – Командир, позволь мне взять мою центурию и выступить из лагеря. Я найду этого ублюдка, и мы сдерем с него кожу, медленно, чтобы прочувствовал. – Он указал пальцем на распятых перед крепостью римлян. – Так же, как они обошлись с этими людьми.
– Не будь дураком, мальчишка! – усмехнулся Максимий. – Неужто ты и вправду клюнул на такую явную наживку? Непонятно, как ты вообще смог дослужиться до центуриона.
Феликс покраснел, открыл было рот, чтобы возразить, но не нашел слов и, отвернувшись от начальника, молча, как бы протестуя, уставился на мертвые тела.
Макрон рассмеялся:
– Кто, по-твоему, эти бедолаги? Все наши патрули вернулись, не потеряв ни одного человека.
Феликсу потребовался момент, чтобы сообразить.
– Так это парни из шайки Катона?
Максимий похлопал его по плечу:
– Сообразил? Смотрите, паренек учится на ходу. Правильно, это люди Катона.
– Ох… – Феликс снова воззрился на тела, хотя на сей раз не с таким расстроенным видом.
– И как ты полагаешь, сильно меня волнует, что Каратак с ними сотворил? В сущности, он просто выполнил работу за нас. – Максимий покачал головой и улыбнулся. – Если вдуматься, так смех, да и только. Он, видимо, всерьез рассчитывал, будто сумеет таким образом спровоцировать нас на опрометчивые действия. Но не подумал, что местным его выходка даром не пройдет.
Макрон, молча наблюдавший за Максимием, заметил, как у него внезапно загорелись глаза. Он с улыбкой повернулся к своим командирам.
– Наш ход в этой игре будет аккуратным. Мы не собираемся гнаться за ним, чтобы дать заманить нас в ловушку. Даже Каратак должен понять, что не такие мы дураки. Но и спускать этого туземцам тоже нельзя. Да и зачем: чем больше он в отместку перебьет людей Катона, тем лучше для нас. Нам до них дела нет, но варварам следует показать, что убийство римлян никогда не остается безнаказанным. И накажем мы, для примера прочим, жителей этой долины – казним десятерых за каждого из людей Катона.
Он кивнул, как бы в одобрение своей идеи.
– Каратаку и его людям придется отреагировать. Если повезет, нам, возможно, даже удастся выманить их из болота и напасть на крепость. Мы приманим их сюда и перережем, как собак, прямо перед валами. Пусть заполнят наши рвы своими телами. А если кто-то из них окажется настолько тупым, что сдастся, ублюдок будет вопить, моля о смерти как о пощаде. Они у меня узнают, что бывает с теми, кто пытается обдурить Гая Максимия! Все узнают!
Макрон был поражен, с каким наслаждением смаковал его командир последние слова. Неожиданно Максимий, словно стремясь произвести впечатление, обвел своих командиров быстрым взглядом, оскалив в улыбке неровные зубы, и сказал:
– Итак, ребята, у нас полно работы. – Он снова оглядел центурионов и остановил взгляд на Макроне. – А самая лучшая работа достанется тебе, Макрон. Пусть твои бойцы построятся. Я хочу, чтобы ты вошел с ними в деревню, согнал вместе всех туземцев и отобрал из их числа шестьдесят человек: мужчин, женщин и детей. Отведешь их туда, поближе к этим, – он указал на распятых римлян, – и убьешь. Но не сразу, медленно. Я хочу слышать их вопли. А еще больше хочу, чтобы их крики слышал Каратак. Когда с ними будет покончено, все головы насадишь на колья. Понял?
Макрон резко покачал головой.
– Что тут непонятного? Ты, в конце концов, не центурион Феликс…
– Никак нет, командир. – Макрон снова покачал головой. – Я не могу этого сделать.
– Не можешь? – Максимий удивился. – Да разрази тебя гром, что может быть проще? В чем ты упражнялся последние пятнадцать лет? В умении убивать. Вот и убивай. Убей их!
– Нет… командир.
– Убей. Это приказ.
– Нет. Не стану. Как правильно сказал варвар, настоящие солдаты воюют с мужчинами, а не вырезают женщин и детей.
Максимий воззрился на него, стиснув зубы, ноздри у него раздувались от гнева. Остальные командиры и стоявшие неподалеку легионеры нервно ежились. Макрон, выпрямившись во весь рост, спокойно выдержал взгляд командира: он сказал, что хотел, и приготовился к гневной реакции командира. Что удивляло, так это вдруг охватившее его спокойствие. Это ощущение было уже знакомо. Он испытывал его прежде, несколько раз, в такие моменты, когда смерть казалась неминуемой. Спокойствие – или то была готовность смириться со своей участью? Макрон не знал, да и не очень это его волновало. Просто на миг ему стали интересны собственные побуждения.