Закончив с чтением, Катон уже собирался пожелать Фульвию доброй ночи, когда по камням форума перед храмом простучали копыта. Один из солдат, охранявших храм, спросил пароль, и Катон оглянулся. Через какое-то мгновение в храм вбежал разведчик. Посмотрев по сторонам, он увидел красный плащ на плечах Катона, торопливо подошел к нему и отсалютовал.

— Разреши доложить, господин, у меня срочное донесение от моего декуриона.

— Он уже присылал сегодня свой отчет.

— Да, господин. Но с тех пор мы продвинулись дальше, и от нашего лагеря стала видна армия мятежников в Оло.

— И что же?

— Господин, бухта полна грузовых кораблей. Больших кораблей, господин. Почти все они повреждены… поломаны мачты и все такое. Некоторые вытащены на берег, для ремонта, должно быть.

Катон нахмурился. Откуда мятежники могли взять такое количество кораблей? Судя по всему, целый флот. И вдруг его осенило: во всем восточном Средиземноморье в этот самый момент имелся только один такой флот… На мгновение прикусив губу, он спросил:

— А какие-нибудь значки на кораблях вы видели?

— Да, господин. Видели. Пурпурный вымпел на каждой мачте.

Резко вздохнув, Катон посмотрел на Фульвия.

— Ты слышал?

— Да, господин.

— Тогда ты понимаешь, что это означает, — проговорил Катон, ощущая, как по телу пробежал холодок. — Аякс захватил хлебный флот.

— Но если это так, какого Аида флот делает в этой бухте? — спросил Фульвий. — Ему уже надлежит подходить к Остии.

— Это все та же самая буря, — пояснил Катон, — которая разразилась через несколько дней после того, как хлебный флот вышел в море. Должно быть, шторм унес корабли с привычного маршрута, какие-то из них потопил, а другие повредил. В бухту они зашли для ремонта.

Фульвий щелкнул пальцами.

— Так вот почему они сняли осаду! Аякс получил известие о том, что хлебный флот застрял в этой бухте.

Катон кивнул.

— И теперь в его лапы попал хлеб всего Рима. Можно не сомневаться, что если мы не сделаем то, что ему угодно, он уничтожит флот вместе с зерном. А если это случится, через какой-нибудь месяц плебс разнесет Рим на куски.

Глава 27

Макрон смотрел сквозь прутья клетки вдоль склона холма на залив. Время близилось к полудню, и солнце заливало своими лучами клетку, бросая резкие тени на мрачное ее нутро. Вокруг них рабы устраивали новый лагерь по склонам холмов. Аякс предпочел поставить свои шатры на узком скалистом полуострове, защищавшем залив от открытого моря. Люди из его собственного отряда вместе со своими женщинами и детьми расположились широким кольцом вокруг, и Макрон не мог представить себе, каким образом можно ускользнуть из лагеря в том случае, если ему с Юлией удастся выбраться из клетки. Вонь, исходящая от грязных тел, немедленно привлечет внимание преследователей… Их обнаружат и поймают сразу же, как только будет объявлена тревога.

Он видел, что внизу, на противоположном берегу бухты мятежники спешно возводят укрепления вокруг вытащенных на берег кораблей. Грубый частокол ставили на некотором расстоянии от берега, через равные промежутки его разделяли башни. Экипажи хлебного флота и небольшой отряд корабельных пехотинцев, которым надлежало защищать флот от пиратов, были помещены в загородке, устроенной в центре главного лагеря. Сами корабли находились теперь под внимательным присмотром мятежников. Те из них, что получили наиболее тяжелые повреждения во время шторма, находились на берегу, остальные были сцеплены вместе и стояли на якоре в бухте. Аякс справедливо не желал рисковать ценной добычей. Повернув голову, Макрон мог видеть море в промежутке между двумя шатрами, образовывавшими ставку предводителя мятежников. В миле от берега можно было видеть несомненные очертания трех римских военных кораблей. Это уже нечто, решил он. Да, Аякс захватил хлебный флот, однако он не в состоянии воспользоваться кораблями, чтобы покинуть остров.

Взгляд Макрона переместился на Юлию, вжавшуюся в противоположный угол клетки. Она уронила на грудь голову со слипшимися, спускавшимися до плеч прядями.

— Ты не спишь? — негромко спросил Макрон. — Юлия?

Девушка неторопливо подняла голову, лишь две блестящие полоски на грязном лице были свидетелями ее слез. Глотнув, она облизала пересохшие губы.

— Пить хочется, — проскрипела она.

— Мне тоже.

Воду им давали на рассвете, в полдень и в сумерках, вместе с миской жидкой и жирной каши. Так было с самого начала, когда их только посадили в клетку; так было в каждый день перехода после того, как армия мятежников неожиданно ушла от Гортины. Аякс приказал, чтобы его пленников кормили точно так, как рабов в сельских поместьях. В одно и то же время к клетке подходили двое: старуха и крепкий парень из числа телохранителей вождя мятежников. Процесс кормления всегда происходил одинаковым образом. Парень приказывал им перебраться на противоположный край клетки, после чего отпирал дверь для старухи. Она торопливо ставила перед ними два мятых медных котелка с ложками, кашей и водой и отходила от клетки. В первый день даже железный желудок Макрона возмутился от мерзкого запаха варева из тухлых хрящей с салом и ячменем. Однако голод умеет укрощать строптивых, и он скоро привык ценить то малое количество пищи, которое ему доставалось. С каждым днем все более ценной становилась вода, а день превращался в сущую муку пересохшего горла и языка и растрескавшихся губ.

Отсутствие уборной делало их жизнь неизмеримо жуткой, так как жить приходилось посреди собственных экскрементов и полчища мух. Если даже Макрону было не столь уж приятно сидеть нагишом против Юлии и жить в подобных условиях, то девушке никогда не приходилось не только переносить подобное бесчестье, но даже представить себе возможность столь нетерпимого бытия. Макрон пытался помочь ей всеми возможными способами: он отворачивался, когда ей требовалось облегчиться, и намеренно избегал смотреть на нее, только в глаза. К счастью, приносившая пищу старуха дала девушке рваный плащ. Она бросила эту тряпку в клетку, и Юлия немедленно схватила ее и укуталась в вонючую драную ткань. Впрочем, получив столь минимальное утешение, она скоро покорилась мрачному унынию и надолго погружалась в молчание. Макрон взирал на ее страдания с растущей скорбью. Молодая и прекрасная, она не заслуживала подобной участи.

Когда Макрон вспоминал о друге, печаль его еще более увеличивалась. Девушка была дорога Катону более всего на свете. Утрата ее разобьет сердце молодого человека. Кроме того, Макрону хватало здравого смысла, чтобы понимать, что и его собственная смерть станет для Катона тяжелым ударом. Они были близки, как два брата, хотя подчас Макрон видел в нем скорее сына и боялся, что парень пойдет на неоправданный риск, обнаружив, что их обоих взяли в плен. Если только Катон еще жив, останавливал он себя.