— Верика извиняется за то, что против кабана выпускают собак, но раздобыть в такой спешке волков не было ни малейшей возможности. Зрелище как бы символизирует состязание между когортами Волков и Вепрей. Победившая сторона получит право на еще одно деяние, дабы достойно завершить сегодняшний праздник.
— Еще одно деяние? — спросил Макрон, повернувшись к Тинкоммию. — Что это значит?
— Понятия не имею, поверь, — пожал плечами Тинкоммий.
— Так или иначе, старина развлекается, — усмехнулся центурион.
Верика поднял руку, выждал пару мгновений и резко опустил ее вниз. Псари отпустили собак и торопливо отступили за кольцо факелов. Толпа взревела, когда псы бросились к секачу, еще покачивавшемуся на месте, но уже грозно опустившему рыло, готовясь принять нападающих на свои страшные клыки. Первый пес метнулся к кабаньему горлу, норовя вцепиться в него зубами, но дикий зверь оказался проворней, отбросив его мордой с такой легкостью, словно он весил не больше подушки. Отлетев, пес с силой шлепнулся на каменный пол и взвизгнул от боли. Толпа разразилась криками разочарования и восторга. Первые исходили от гостей, ставивших на собак, вторые — от тех, кому вепрь показался мощнее.
Остальные собаки, оправдывая мнение о присущей их роду сообразительности, разделились и стали дразнить кабана с разных сторон, совершая обманные прыжки и щелкая мощными челюстями. Вепрь медленно вращался на месте, выставив перед собой два острых клыка, явно намереваясь полоснуть ими любого врага, едва тот окажется в пределах их досягаемости.
— Этим двум псинам нечего и пытаться его прикончить, — перекрывая царивший в помещении гам, громогласно заявил Макрон.
Катон кивнул в знак согласия: первая собака все еще не поднялась, хотя и пыталась.
— Не будь так уверен, командир, — крикнул в ответ Тинкоммий. — Ты когда-нибудь раньше видел эту породу?
Макрон покачал головой.
— Псов привезли из-за моря.
— Из Галлии?
— Нет. Из другого места. Кажется, вы, латиняне, зовете тот край Иберией.
— Как же, слыхал, — соврал Макрон.
— Мне говорили, это суровый и столь неприветливый край, что даже римляне остерегаются туда соваться. Но вот охотничьих псов там разводят отменных. Этому кабану сегодня не поздоровится.
— Хочешь пари?
— А на что спорим?
— На вино, разумеется. Надо же мне чем-то отбить привкус местного пойла.
— Что-то я не заметил, чтобы ты так уж воротил от него нос.
Макрон дружелюбно похлопал молодого кельта по плечу и прихватил со стола кувшин с элем.
— Солдат пьет все, что бьет по мозгам. Все подряд, сынок, даже такую бурду. Будь здоров!
— Ставлю амфору вина на собак, командир, — объявил, отстранившись, Тинкоммий.
— Принято!
Макрон поднес кувшин к губам и припал к нему с такой жадностью, что из уголков его рта побежали вниз темные струйки.
Наконец первой собаке удалось встать и занять позицию между двумя другими, выжидая момент прыгнуть вперед и вонзить зубы в зверя. Кабан в свой черед старался не упускать из виду всех трех псов, и его огромная темная голова постоянно двигалась из стороны в сторону.
Катон испытывал странное смешение чувств. В Риме ему случалось бывать на играх и видеть кровавые схватки животных. Он всегда находил это зрелище отталкивающим, но в то же время не мог не признать, что оно захватывает и возбуждает, хотя по окончании его всякий раз ощущал себя словно бы виноватым и как бы облитым грязью. Ту же двойственность он ощущал и сейчас: травля кабана псами вызывала в нем отвращение, но и притягивала к себе так, что он не мог от нее оторваться.
Раздался истошный вой: раненая собака метнулась, чтобы схватить кабана за ногу, но не успела отскочить достаточно быстро и увернуться от грозных клыков. Она лежала теперь где упала со вспоротым брюхом. Вывалившиеся внутренности поблескивали в луже крови, а животное все еще корчилось, упорно пытаясь подняться.
— Кажется, я уже чувствую вкус винца! — почмокал губами Макрон.
Как только собака забилась в агонии, кабан тут же устремился к ней и еще раз полоснул ее клыками, но в порыве ярости позабыл о защите. Другой пес серой молнией вспрыгнул секачу на спину и принялся рвать жесткий щетинистый загривок. Третий пес напал сбоку и впился зубами в ничем не защищенное горло страшилища. Кабан отчаянно затряс головой, пытаясь стряхнуть врага, но мощные челюсти сжимались все крепче, подбираясь к гортани. Зверь не сдавался, но слабел на глазах и наконец, зашатавшись, рухнул на пол, увлекая за собой так и не разжавшего смертельной хватки пса. Разочарованные стоны тех, кто ставил на кабана, потонули в восторженном реве зрителей.
— Ох, ни хрена себе! — возмутился Макрон. — Где они только взяли столь слабосильного вепря? Это жульничество!
— Ну что, центурион, получу я завтра свое вино? — рассмеялся Тинкоммий.
— Чтоб тебе им поперхнуться!
Катон не прислушивался к их перепалке, ибо с болезненным восхищением следил, как прекрасно натасканные охотничьи собаки рвут свою жертву.
Когда стало ясно, что кабан мертв, псари приблизились и снова взяли питомцев на поводки. Мертвого пса швырнули в повозку, после чего около полудюжины стражей с натугой затащили туда же истерзанную тушу матерого секача. Затем телегу снова выкатили из чертога, и толпа оживленно загудела, с воодушевлением ожидая последнего вечернего увеселения.
После недолгого отсутствия царские стражи вернулись, но не одни: каждая пара охранников вела скованного по рукам и ногам человека. Этих людей — всего их было восемь — оттеснили поближе к сидевшим за столами гостям и поставили как раз напротив охотничьих псов, еще не отдышавшихся после травли и свирепо скаливших окровавленные пасти.
— Что за представление? — ворчливо осведомился Макрон у Катона. — Между прочим, это не наши ли пленники?
Катон взглянул на узников.
— Да, ты прав. Это сдавшиеся нам в бою атребаты, сторонники Каратака. Но неужели же царь решится… О нет! — Лицо юноши побелело.
— Что такое? — не отступался Макрон. — Что тут затевается? О чем говорит старый хрыч?
Верика снова стоял на ногах, однако на сей раз ему не пришлось призывать зал к молчанию: онемевшие гости таращились то на царя, то на скованных соплеменников, а те с испугом поглядывали на собак. Верика заговорил, но теперь в его голосе не было ни тепла, ни даже намека на недавнее добродушие.
— Это предатели. Они должны умереть. Пленные дуротриги еще могут рассчитывать не на столь ужасный конец, но нет и не может быть пощады и легкой смерти тем, кто обратил мечи свои против собственного народа, давшего этим преступникам жизнь и имеющего полное право забрать ее у них за измену. Поэтому они умрут, а их тела будут брошены в яму с отбросами на потребу воронам и крысам.