– Вы сообщили?
– Не успела. Я…
– Так сообщите, пусть милая Фатима придет. А я… Мне нужно найти… – Стас нахмурился, вспоминая. – Надежду Львовну Линевскую.
– Да, Фатима говорила. Это рядом. Направо по коридору, комната номер девять… Проводить?
– Я сам, что вы… – Стас вышел в коридор, огляделся.
За окнами сверкало и, наверное, грохотало, но вовнутрь не долетало ни звука. Дождя все еще не было, молнии долбили сухой город, выбивали искры из ограждения, сбегали ослепительными змеями по металлическим осветительным конструкциям. Несколько ламп уже погасло. Одна разлетелась вдребезги на глазах у Стаса.
В коридоре никого не было.
Палата, из которой вышел Стас, была номер семь. Значит, госпожа Линевская находится во-он там…
Стас подошел к двери, тихо постучал.
– Да, – донеслось из палаты.
Комнаты, говорила медсестра. Они тут палаты называют комнатами, чтобы клиенты не чувствовали себя пациентами.
– Я консул Российской Федерации, – громко сказал Стас. – Вы просили…
– Да, конечно. Входите…
Стас вошел.
Это таки была не палата, а именно комната. Или даже номер люкс. Или даже будуар.
На стенах голографические обои, фантастические рыбы плавают вдоль стен, по потолку и полу, звучит еле слышная музыка… или это звук моря? Нет, все-таки музыка… Или это море исполняет тихую, спокойную мелодию…
Разноцветные водоросли колеблются в такт музыке. Громадная кровать, рыбы проплывают прямо над ней, чуть не касаясь лежащей на кровати женщины.
Стас почему-то ожидал, что госпожа Линевская окажется старой грымзой, с пергаментной морщинистой или натянутой до барабанного блеска кожей, но в постели лежала молодая… на первый взгляд – очень молодая женщина.
Собственно, она была не в постели, а на ней… Лежала поверх изумрудно-зеленого покрывала, в халате, словно сшитом из рыбьей чешуи. Из ярко-изумрудной рыбьей чешуи.
Русалка.
Дама наверняка представляла себя сейчас русалкой. Или хотела, чтобы ее воспринимали как русалку. Длинный халат полностью скрывал ноги, но зато оставлял практически открытыми руки и почти полностью открытой грудь совершенной формы.
«Природа таких не делает», – подумал Стас с грустью.
– Я так рада, что вы, наконец, пришли, – вздохнула русалка.
– Надежда Львовна? – как можно официальнее спросил Стас.
– Да, это я. Это я написала заявление… Вы присаживайтесь в кресло… – Линевская грациозным движением руки указала на кресло, стоявшее возле стены. – Так вам будет удобнее.
Увернувшись от голографической рыбы, Стас сел в кресло.
– Может, вы чего-нибудь выпьете? – у дамы был очень томный, наполненный скрытой страстью голос. – Есть коньяк. Вино.
Из стены возле входной двери выплыла громадная рыбина, покрытая мерцающими полосами, и не спеша направилась к Стасу. Она не собиралась сворачивать с выбранного пути. Стас хотел уже просить, чтобы пациентка клиники выключила голопроектор, но рыба вильнула хвостом и ушла в сторону, куда-то за шкаф.
Установка приняла к сведению местоположение посетителя и скорректировала программу и траектории движения проекций.
– Вы писали, что ваша подруга…
– Да. Бедная Рахиль… – В руке русалки откуда-то появился платок, которым она очень осторожно промокнула глаза. – Мы приехали сюда вместе. Медовый месяц, вы должны понять. Это безумие, что охватило весь мир… Вы знаете, что творилось в Москве?
– Да, – кивнул Стас. – Я знаю…
– Там было невыносимо. А кроме того, Мутабор… Его просто не стало, а у нас… У меня и Рахили подходили сроки процедур…
– Что-то с сердцем?
– Нет, что вы… Хотя, да, для всех я решила немного подлечить сердце. Рахили показалось забавным сказать именно так. Дела сердечные, сердце… Рахиль всегда веселила меня такими мелочами… – Линевская всхлипнула. – Потом грянула эта ужасная Катастрофа… Кошмарно… Но мы ведь были вместе. Мы были счастливы вместе… Почти два года – медовый месяц…
– Ваш с госпожой Месропян? – уточнил на всякий случай Стас.
– Да. Я и Рахиль, и пусть весь мир отправится в преисподнюю…
– Ну, он практически и отправился, – кивнул Стас. – Вы жили, насколько я знаю, во втором Периметре? Верно?
– Да. В «Хрустальной розе». Пришлось немного потесниться, но что это значит, когда рядом с тобой любимый человек… – Линевская протянула руку к изголовью и взяла бокал. – За любовь!
Русалка пригубила вино, томно прикрыв глаза.
– Что случилось с госпожой Месропян?
– Она исчезла… – пропела Линевская. – Исчезла… Я проснулась однажды утром… Около двенадцати, а ее нет… Нет рядом со мной в постели, нет в ванной… нет в «Хрустальной розе»… Я металась, искала, обращалась к охране и в Службу Безопасности… Никто не смог мне помочь. Она даже не покидала Периметра. Вы представляете? Она не покидала периметра. Там ведь все фиксируется, проверяется и все такое… Но здесь… Эти «ба-ла-лай-ки» сканируются непрерывно. Скажите мне, зачем это все, если Рахиль все равно исчезла? Скажите? И мне стало так одиноко… так одиноко…
Стас потер ладонью лоб.
Нет, это ему не мерещилось, все это происходило на самом деле. Он думал, что все это осталось в прошлом, что после Катастрофы все жрут пищу из биованн, носят потертую заштопанную одежду… Нет, вчера утром он пил кофе с бутербродами и печеньем, но это… Это было дополнительной привилегией Городского Совета. И когда он слышал о кутежах канторщиков – там тоже было понятно. Противно, но понятно…
Здесь же…
Стас помотал головой, словно пытаясь отогнать наваждение.
Линевская что-то говорила, театрально жестикулируя руками, пола халата отошла в сторону, открыв взгляду белоснежную ногу идеальной формы, но на Стаса это не произвело ни малейшего впечатления.
Эта дама была никем. Никем. Она была призраком из прошлой жизни, из мира до Катастрофы. У нее были деньги? Рубли? Евродины? Юани? И только благодаря тому, что все в этом городе ждут возвращения прежней жизни, эта баба может жить в хоромах безопасного Периметра, может пить вино и проходить процедуры?
Процедуры?
Ей пересадили чью-то почку? Печень? Кого-то убили, чтобы вернуть ей иллюзию молодости? Что она сказала – два года медового месяца? Это она об этих двух годах после Катастрофы? Когда женщины продавались за миску похлебки? Когда людей убивали за тряпку, за просроченное лекарство, за… да за что угодно убивали, даже без повода, просто потому, что кому-то показалось, что мир рухнул и что теперь все можно…
Медовый месяц? Два года?
И все потому, что в прежней жизни у нее были деньги, и теперь нужно делать вид, что так было, есть и будет всегда? Пройдет катаклизм… форс-мажор, и Линевская вернется в Москву, со своей подругой или без нее.