– Так же, как Борозда о моих сыновьях позаботилась? – врубил хуторянин.
– Идём, идём, – поторопил его Полночь. – Потом говорить станем. Вон, к лошадям твоим уже идут.
– Это кто такие? – насторожился Лемех. – На ваших вроде как не похожи…
– Вот упрямец, – вздохнул эльф. – Твои сородичи, не видишь, что ли? Молодшие, как вы говорите. Из Эльфийской Стражи.
– Marmod brissiger, значит, как у вас говорится? – сощурился ветеран «Весельчаков».
– Ты уже и это узнал? – эльф поднял бровь. – Ловко, Лемех.
– Тоже мне, ловкость! – фыркнул тот. – Ваши ж дозорные её так прозывают. А на глухоту я покаместь не жалуюсь.
– Что ж, пошлю весть, чтобы при тебе и нашей речью язык бы не распускали, – засмеялся Полночь.
Вместе с Найдой Лемех поднялся в один из домиков на нижних ветвях лесных исполинов, что окружали площадь.
– Твой домто? Тесновато живёшь, однако, – бесцеремонно огляделся Лемех.
В крошечной каморке, и впрямь похожей на птичье гнездо, помещался лишь плетёный гамак с одеялами, пара стульев – вытесанные из цельных пней. Крошечный столик, на стенах развешаны несколько плащей и пара луков с колчанами.
Ничего особенного, ничего, что рассказало бы хоть немного о характере хозяина.
– Да и бедновато, – продолжал Лемех.
Полночь смотрел на него с лёгким укором.
– Будет тебе, Лемех, будет, ссориться нам ни к чему. Месяц бы тебе уже давно голову б срубил, не в обиду тебе будь сказано.
– Это мы ещё б посмотрели, кто кому чего бы срубил.
– Не кипятись, сосед, не кипятись. Мне ведь передали, что ты в Стражу вступать пришёл. Верно? Или думаешь сыновей вернуть?
– А ты как думаешь, Полночь, эльф высокородный? – Лемех тяжело взглянул на собеседника.
– На вопрос вопросом отвечаешь?
– В Кинте Ближнем научился, в Аррасе, – ухмыльнулся Лемех.
– Слушай, сосед, давай напрямик, – Полночь, похоже, начал терять терпение. – Сыновья теперь наши. Они так решили. Так выбрали. Я тебя понимаю, но, прости, Борозде я не указчик. Она сама себе госпожа, и даже Месяц, её жених, слова тут не имеет. Жаль мне, что так вышло. Но, поверь, и для мальчишек твоих, да и для тебя тоже – всё к лучшему.
– Ты говори, Полночь, говори, – Лемех откинулся, левая рука упала на загривок Найды, пальцы неспешно почёсывали собаку за ушами. Та аж зажмурилась от удовольствия. – Расскажи мне, почему я счастлив должен быть, обеих сыновей лишившись. Что с хозяйством моим станет, как состарюсь? Кто меня с женой лелеятьпокоить станет, когда годы наши придут, как мы сами тестя с тёщей наших лелеяли до их последних дней?
– Вступи в Стражу, – пожал плечами Полночь, – и всё разрешится.
Несколько мгновений Лемех помолчал, вглядываясь в лицо эльфа, да так пристально, что тот невольно поёжился.
– Что тебе опять не так, сосед? Прямая ж выгода! Княжьи подати, церковную десятину – побоку. Нам двадцатый сноп – право же, невелика тягота. Что сверху продать захочешь – уплатим золотом. Вы, люди, золотишкото любите, а у нас его девать некуда. Мы колец да украшений немного носим, из золотой посуды не едим, нам Лес всё даёт. И с сыновьями рядом будешь.
– С сыновьями я и так рядом, – медленно сказал Лемех, попрежнему не сводя с Полночи пронизывающего взгляда. – Потому как если мы добрые соседи, лишь изредка, бывает, ссорящиеся, – так кто ж мне помешает к ним в гости прийти? Или их на побывку позвать? А, Полночь?
Эльф осёкся.
– Тото я тебя сидел и слушал, да на ус мотал, – продолжал хуторянин, – всё ждал, когда проговоришься. Ну и дождался. Хитёр ты, эльф, годы прожил бессчётные, да людито ещё хитрее. Службуто я во всех видах повидал, и коль нужны тебе в твоей Страже были те, кто и впрямь чемто полезен, так отчего их домой не отпускать? Лес твой красив, комуто и впрямь по сердцу придётся, чего тут хитрить?
Полночь зло сощурился, кулаки сжались – однако он тотчас овладел собой.
– Таких, как я, Лемех, в Зачарованном Лесу не так уж много. Хватает и тех, кто… людей на дух не переносит, скажем так. Кому старые пути милы. Есть у нас такие, что Спасителя в лицо помнят, свидетели Его самого первого прихода – ну как им, скажи на милость, о людях высокого мнения быть? Вы ж исчезаете, как для вас самих бабочкиоднодневки исчезают.
– Зубы мне не заговаривай, – ухмыльнулся Лемех. – Речь не о том.
– А о чём тогда? – запальчиво перебил эльф. – Ты сюда один явился…
– Рргаф!
– Прости, с тобой Найда, конечно же. Не один. Но всё равно – что вы вдвоём сделаете против всей силы Царственных Эльфов? Что? Армия за тобой следом явится, Лемех, мстить за твоё исчезновение? Как явится, так и откатится. В своём лесу мы защищаться умеем.
– Ээх, Полночь, – покрутил головой хуторянин, – сколько веков прожил, а ума, как у нас говорится, не нажил. Слова вроде правильные произносишь, да только складываются они в полную бессмыслицу. В роту б тебя нашу, к «Весельчакам Арпаго». Глядишь, голова бы и прояснилась, как пару раз с тобой сходили б в рукопашную…
– Ты о чём? – гнев эльфа ещё не унялся, он изо всех сил сдерживал себя.
– Да всё о том же, – Лемех почесал Найду за ухом. Со стороны он казался совершенно спокойным, точно в родном доме за кружкой сбитня. – Не для того ты людей в эту вашу Стражу зовёшьсобираешь, чтобы честным мечом честно же и биться. Других – как ту же Зарёнку, дочь Бороды, соседа моего, – ты обмануть сможешь. А меня – нет. Потому что знаю я всякую службу и наёмником тоже побывать довелось. И далеко от дома хаживал, и весточки не подать было, однако ж вернулся; а у тебя, Полночь, братец мой лесной, такое чувство, что головой в омут. Ну, чего глазищами сверкаешь, чего злишься зазря? Убить хочешь? У вас это быстро, я знаю. Валяй, попробуй. Вот он я, один, вокруг только твои сородичи, деваться мне некуда… Валяй!
– Я не убийца, – с достоинством отрезал Полночь. – Не убийца и не мучитель. В бою – да, убивал, и людей тоже, твоих дальних соседей – всё было, врать не стану. А вот так, когда ты сам ко мне пришёл… но не думай, Лемех, что ты тут чегото добьёшься. Сыновья твои теперь с нами. Смирись.
– Смирись – это ты хорошо сказал, – кивнул Лемех. – Может, и смирюсь. Только дай на них ещё разок взглянуть. Всё ль у них ладом? Кормят ли достойно, одёжку, в какой Страже ходить положено, добрую ль дали, или невесть какого сроку? Оружие опять же. Аришато ко всему привычен, а Гриня – нет, слабоват. Хотя из самострела бьёт, не в обиду тебе будь сказано, получше иного эльфа…
Полночь опустил голову. Кулаки эльфа вновь сжались, вновь разжались – несколько раз.
– Чего ты мучаешься? – вдруг негромко сказал Лемех. – Никак силы не наберёшься сказать, что нет их уже в живых, ни Грини, сердцем чистого, всякой красоте готового поверить, ни Ариши, силой не обиженного, да только нетвёрдого в нашей, людской вере оказавшегося? Совесть не позволяет, да, Полночь? Потому что у тебя онато есть, осталась ещё она у тебя, совесть. В отличие от Месяца или Борозды твоих. Вот потому ты и говоришь со мной, вместо того, чтобы приказать – и мне бы стрелу в спину всадили. Ну, верно я сказал? А, Полночь? – и голос его вдруг пресёкся, и вырвался не то хрип, не то стон: – Хоть к могиле проведи, изверг! Тому месту, где лежат, дай поклониться, нелюдь! Ничего большего не прошу.