– Вернемся к нашей суке, – сказала Инга.
– В порядке констатации факта, – предупредил Гринчук, – вы необыкновенно красивы.
– Я знаю.
Кавказец что-то закричал, вскочил и вышел из зала.
– Испортили сыну гор праздник, – сказал Гринчук. – Ну, как вы не понимаете, что ваша красота – народное мужское достояние.
– Я лесбиянка, – холодно произнесла Инга.
– Не врите. Так обламывать мужика может только много повидавшая гетеросексуалка, извините за выражение.
– Гетеросексуальная сука, – сказала Инга.
– И стерва, – сказал Гринчук. – Вы хотите заработать денег?
– Четыре миллиона долларов? – спросила Инга.
– Обойдетесь и меньшей суммой. Мне нужно будет делиться со многими.
– Тогда сколько?
– Вот вы уже и торгуетесь, – улыбнулся Гринчук.
– Именно торгуюсь.
– Сто тысяч.
– Пятьсот.
– Но вы же не знаете, что я попрошу.
– За пятьсот тысяч вы можете попросить все, что угодно.
– Но вы же лесбиянка?
– Я гетеросексуальная и много повидавшая. Сука и стерва.
Гринчук поаплодировал.
– Поскольку я не стану у вас просить всего, то ограничимся суммой в двести пятьдесят тысяч долларов. За эту сумму вы будете держать меня в курсе всего, что будет касаться похищения Липского и пропавших денег.
– И деньги я получу только после того, как вы найдете четыре миллиона? Если найдете.
– Все мы рискуем, – сказал Гринчук. – Вы рискуете не получить деньги, я рискую потерять жизнь – по-моему риски распределены равномерно.
– А что я скажу шефу о нашей сегодняшней встрече?
– Скажете все, как было. И даже то, что я вас вербовал. Меня в детстве учили, что лучше всего говорить правду.
Инга позволила себе искреннюю улыбку:
– Шеф все равно не поверит.
– Именно. Именно, – заключил Гринчук. – А пока он будет прикидывать, что на самом деле за этим скрывается, я найду деньги.
– Договорились, – сказала Инга.
– Будем обмывать? – спросил Гринчук.
– Ни в коем случае. А то вы потом еще предложите трахнуть меня на голой технике, без особого желания.
Гринчук встал первым, помог подняться Инге. Подозвал жестом официанта и сунул ему купюру – за понесенные моральные убытки.
В холле Гринчук получил свою куртку и пальто Инги, помог ей одеться.
– Замечательный получился вечер, – сказала на крыльце Инга. – Бодрящий.
– Вас подвезти? – предложил Гринчук.
– У меня своя машина, – ответила Инга.
– Да… – печально констатировал Гринчук, – любви к себе я вам внушить не смог. Может, чем-нибудь могу компенсировать…
Откуда-то из-за снежных хлопьев вдруг вынырнул давешний кавказец. Гринчук успел заметить у него в руке нож, даже бросился на перехват, но Инга его оттолкнула.
Оказалось, что Инга женщина не только красивая, но и быстрая. Она не только успела остановить Гринчука, но и кавказца встретила вовремя.
Нож отлетел куда-то в сторону, кавказец, прежде чем упал навзничь, получил несколько ударов в наиболее чувствительные части тела. Последние три-четыре удара, мысленно отметил Гринчук, были уже лишние.
Инга глубоко и резко выдохнула воздух:
– Фу. Стало значительно легче. Значительно.
Кавказец лежал и не шевелился.
Ошалелый швейцар топтался на крыльце за спиной у Инги, пытаясь понять, что нужно делать – вызывать милицию или «скорую».
– Затащите красавца в тепло, – посоветовал Гринчук. – Замерзнет.
Швейцар торопливо спустился с крыльца, подхватил пострадавшего подмышки и потащил его в ресторан.
Голова кавказца безвольно моталась, а ноги прочертили в снегу борозду.
– А я все удивлялся, почему Владимир Родионыч ходит без охраны, – снова улыбнулся Гринчук. – А я здорово рисковал в ресторане.
– Солдат ребенка не обидит, – сказала Инга и, не прощаясь, ушла.
– Так то – солдат, – проворчал Гринчук. – И то – ребенка.
Посмотрел на часы. Оставалась еще пара дел.
А вот у Геннадия Федоровича дел уже не было. Во всяком случае, он так думал. Собственно, дел с самого утра почти не было. Казино и ресторан уже были готовы давно, и нужно было только устраивать открытие. Можно было устраивать открытие, но почему-то не хотелось. В голову лезли смутные подозрения и опасения. Он уже как-то собирался открыть именно это казино и именно этот ресторан. И чуть не поплатился жизнью. И загремел на три месяца в дурку.
Все дела, которые выполнял Геннадий Федорович уже который день, сводились к ожиданию неприятностей. Он не знал каких. Не представлял себе, с какой стороны эти неприятности нагрянут. Но отчего-то был уверен, что неприятности непременно будут. И очень важно будет их не преодолеть, а просто пережить. Очень важно. И трудно. Чертовски трудно.
Гиря сидел у себя в кабинете и смотрел на стрелки настенных часов.
Секундная стрелка легко скользила по кругу, наматывая время. Она суетилась, минутная и часовая стрелка от этой суеты выглядели спокойными и медлительными, но именно секундная стрелка делала циферблат живым.
К Мехтиеву Гиря так и не поехал. Саня позвонил, но Гиря сослался на то, что болит брюхо. Мехтиев посочувствовал, но не настаивал.
Сане Гиря не верил. Боялся и не верил. И ничего не мог поделать. Это раньше, когда был жив Андрей Петрович, Гиря мог смотреть на Саню несколько свысока, зная, что Андрей Петрович, если что, отмажет.
Покойный Андрей Петрович. И грохнули его люди Мехтиева. И получается, что самого Гирю спасли люди Мехтиева. Но легче от этого не становилось. И любви к Мехтиеву это не прибавляло.
Минутная стрелка наконец доползла до шестерки, а часовая до середины между десятью и одиннадцатью. Можно уходить домой. Хотя, можно было вообще не приходить.
Гиря посмотрел на бутылку водки, стоящую на столе перед ним. Даже пить не хотелось. Абсолютно. Пора уезжать.
Охрана тоже ждала, когда Гиря уедет. Охране не нравилось сидеть и ждать шефа под дверью кабинета. Раньше, до проклятых летних разборок, в которых погибло столько пацанов, Гиря жил значительно веселее. Веселее, соответственно, было и охране.
Сломался Гиря, шептались пацаны. Айзеры Гирю прижали. Вон как на рынках да на «стометровке» потеснили Гирю.
Пацаны шептались, но не спорили. Нужно ждать – подождем. Уходить от Гири тоже не спешили, справедливо полагая, что Гиря еще может прийти в себя, и тогда предателям не поздоровится.