– Так я все-таки возьму апельсинку? – сказал Гринчук. – Так получилось, что в детстве я их не наелся. У меня было трудное безапельсиновое детство.
Мила смотрела на него, не веря в случившееся.
Пистолет не выстрелил.
– Понимаешь, – сказал Гринчук, обдирая пальцами шкурку со следующего апельсина. – Обычно, если в пистолете вынуть боек, то пистолет не стреляет. Патроны в магазине есть, затвор передергивается, можно хоть всю обойму таким образом выщелкнуть. Но понять, что пушка не бабахнет, сможет только тот, кто разбирается в устройстве пистолета, а не только умеет нажимать на спуск.
Губы Милы задрожали, но она не заплакала. Сдержалась.
– Куда мы катимся? – спросил Гринчук, ни к кому не обращаясь. – Чтобы отомстить за подонка, малолетняя дура решает убить человека, который ее от этого подонка спас.
– Гена не подонок! – закричала Мила. – Это вы – убийцы. И уроды! Вы убили его!
– А ты меня убивать, значит, не собиралась? – уточнил Гринчук.
– А вы заслужили смерть. Заслужили! Вы…
– И почему на меня последнее время все кричат? – огорчился Гринчук. – Орут и орут. И каждый норовит в душу плюнуть. Обижусь я на вас на всех…
– Все равно ты подохнешь, – выкрикнула Мила. – Все равно!
– Все помрем, – Гринчук снова щелкнул пальцами. – Я тоже. Но планирую годам так к восьмидесяти и в постели с молодой красивой девушкой.
Мила вскочила со стула.
– Ты, Миша, дверь на ключ закрой, – попросил Гринчук, – чтобы наша девушка не побежала куда и глупостей не наделала.
– Я не побегу, сволочь, не побегу! – Мила уже плохо понимала, что говорила.
Она двинулась вокруг стола, словно собиралась броситься на Гринчука.
– Ты бы лучше сказала, где оружие взяла. Не постоянно ведь ты его у себя держала.
– Нашла! – сказала Мила. – На улице нашла!
– Не нужно ко мне подходить с таким выражением лица, – предупредил Гринчук. – Я ведь борец за равноправие женщин, могу и в рыло дать.
– Что? – спросила Мила. – Ты мне угрожаешь?
– Я делюсь с тобой своими убеждениями. Мы что, зря боролись за равноправие женщин? Могут асфальт класть, в драку лезут – значит и получить по сопатке готовы. Вот если бы ты на секунду пришла в себя, то я бы тебе сказал, кто именно замочил твоего обожаемого Громова.
– Он сам, – сказала Мила.
– Ага, – кивнул головой Гринчук. – Это ты кому-нибудь другому расскажешь. Такие, как твой покойный любовник, очень жизнь любят. – Из-за чего, ты думаешь, он мог пулю себе в висок влупить?
– Вы… его… – Мила почувствовала, что ей не хватает воздуха, что мир вокруг ее начинает вертеться.
– Да ты сядь, Фанни, – сказал Гринчук.
Мила почувствовала, как кто-то подхватил ее за плечи и отвел к дивану. В лицо брызнула вода. Комната замерла, только воздух все еще ни как не вдыхался.
Снова зазвонил мобильный телефон Гринчука.
– Что нужно? – спросил Гринчук. – Да что вы говорите? И кто же этот негодяй? Еще не известно? Шмель выясняет? Это правильно, Шмель выяснит. Откуда они взялись? Мехтиев? Лично? Вы ему медаль выдали уже за боевые услуги? Нет? Обидится, Саня, еще невзначай… Я тут пока занят. Честное слово. Изучаю стрелковое дело. Как только освобожусь… Только это, Владимир Родионыч, ежели вы еще раз попытаетесь меня проклинать… Извинятся потом будете, у меня до сих пор мороз по коже от страха и мистического ужаса…
– Какой есть, – закончил свой разговор Гринчук.
– Все таки он мерзавец, – сказал Владимир Родионыч.
– Не приедет? – спросил Полковник.
– Занят стрелковым делом.
– И к нему, кстати, отвезли Милу Чайкину.
– Знаю. Она потребовала, чтобы он ее охранял.
Владимир Родионыч задумчиво посмотрел на Полковника:
– И зачем, как вы полагаете?
* * *
– Зачем ты еще могла приехать сюда? – спросил Гринчук. – Ответ простой – меня замочить. Не так?
Мила промолчала. Она все еще не могла справиться с дыханием.
– Понимаешь, Милочка, я тут вчера выступил по телевизору и сказал, что ежели меня кто убьет, то это будет значить, что настоящий организатор похищения и убийства Липских до сих пор не найден. И из этого следует, что этот самый
неизвестный организатор не станет меня убивать напрямую – иначе все, что он так славно устроил, развалится. Но мочить меня нужно – аж кричит. Тогда он решает использовать тебя, раз ты ему все равно уже не нужна…
– Как… это… не нужна? – спросила Мила.
– А вот так. Пока ваши манцы с Громовым были тайной, и пока через него тебя можно было заставить делать все, что угодно – ты была нужна. Но мы Громова спугнули. Случайно спугнули. Мы даже и не предполагали, что такое вот закручивается. Мы видели урода, который присосался к малолетке и качает через нее бабки.
– Не… правда…
– Правда, Мила, правда. Мы тебя, дуру, пожалели, не стали отцу говорить, а подбросили кретину наркотики, чтобы уж наверняка его от тебя отшить.
– Вы подбросили, а он…
– А он не побежал стреляться, он стал звонить одному своему приятелю, чтобы денег быстро достать… – покачал головой Гринчук. – Мы с него денег потребовали…
– За что?
– Ты помнишь, как папины деньги отдала Громову? Помнишь? Потом ты уехала на море, а от вас ушли охранник и горничная?
– Да, – неуверенно кивнула Мила.
– А перед уходом горничная призналась, что украла эти деньги. Ты знала об этом?
Мила промолчала.
– Знала, но Гена тебя уговорил, что все нормально. Все в порядке. И я решил, что деньги вашей бывшей горничной нужно вернуть. Она ведь квартиру продала, чтобы отдать украденное. Тобой. А охранника вашего, по тому же подозрению, искалечили. У тебя очень суровый папа…
– Папа? Суровый? – в вопросе прозвучало недоверие и сарказм.
– Представь себе, девочка. Представь себе. Если бы он узнал о вашем романе – инвалидностью твой альфонс не отделался бы…
– Он не альфонс.
– Может быть, – легко согласился Гринчук, – но тебя он прикрутил крепко. Трусом был твой красавец, он тогда решил, что я его папе твоему сдам, вот и рванул через зал. Только, оказалось, что он не сам все это проворачивал. Срок я ему маленький дал, чтобы он двадцать тысяч приволок, вот он и кинулся звонить приятелю, тому, кто его на это дело направил…
– Никто его на это дело не направлял, – Мила медленно встала с дивана. – Он любил меня, и я сама, слышите, сама…
– И деньги ты ему сама дала.
– Сама.