Корабли.
Раздувшиеся серо-зеленые бугристые туши, бесконечными рядами лежащие на земле. Десятки. Сотни. Тысячи. Сотни тысяч.
Солнечные лучи не могут удержаться на их лоснящихся боках, стекают грязными потеками.
Камера замирает. Начинает медленно набирать высоту.
Корабли заполняют собой все внизу. Их невозможно сосчитать. Камера взлетает все выше, но ряды кораблей все не заканчиваются.
Камера уходит в облака.
Космос. Яркие звезды.
– Как вам кино? – спросил Старший. – Что-то нужно пояснить?
Катрин Артуа закрыла глаза. Герман Николаевич выругался.
– Это кино превращает ваши потрясающие истории в бред. – Младший стал серьезным, будто и не он дурачился всего минуту назад. – Кто бы из вас сейчас ни победил, один показ этого сносит его к чертовой матери. Согласны?
Катрин Артуа сжала виски руками. Герман Николаевич снова выругался.
– Я не слышу, – сказал Младший. – И мой друг тоже не слышит. Согласны?
– Да, – оба ответили одновременно.
– Не слышу. – Младший приложил ладонь к уху.
– Да! – выкрикнули оба одновременно.
– Это лучше. Теперь… – Младший задумался. – Попытайтесь нас уговорить. Предложите нечто такое, что резко перевесит чашу весов в вашу сторону. Вот, например, мадам Артуа могла бы сейчас, прямо сейчас изобразить стриптиз? А, мадам Артуа?
Мадам Артуа медленно встала из-за письменного стола. Подняла руку, расстегнула пуговицу на блузке. Вторую.
– Стоп-стоп-стоп! – скомандовал Старший. – Остановитесь. Получается нечестно – господин Клеев не сможет конкурировать с великолепной Катрин в этой области. Стриптиз придется исключить.
– Тогда я предлагаю дать обеим сторонам по пять минут на размышления, – предложил Младший. – Время пошло.
Младший отключил связь.
– А в городе все еще бушуют страсти, – сказал Старший. – Посмотри.
Экран заполнял дым. Часть улиц были залиты чернилами. Вертолет развернулся над зданием СИА, качнулся, шар огневой системы дрогнул, окутался дымом. Огненный пучок уткнулся в борт вертолета, разнося вдребезги кабину.
Полетели в стороны лопасти – вертолет рухнул вниз, между домами, на людей, которые все еще не могли выбраться с площади.
– Может быть, – предложил Младший, – дать команду прекратить?..
– Зачем? – Старший махнул рукой. – Тем значимей и реальнее будет победа народа над предателями. Что там у нас, кстати, в Клинике?
– А что там может быть? Чужекрысы, полковник Сергиевский бьется головой о стену, пытаясь решить, как же ему все-таки зачитать тот прочувствованный текст о Великом предназначении и Цели, в настоящий момент… – Младший развернул файл. – В настоящий момент он… Черт!
Младший ударил кулаком по ручке кресла.
– Черт побери!
– Что случилось? – поинтересовался Старший.
Его всегда очень забавляла непосредственная реакция Младшего. Тот становился таким потешным, когда происходило нечто, чего он действительно не предполагал.
– Что там у нас?
– У нас там через тридцать две минуты огневой налет Тервойск, полковник Жадан уже в достаточно приподнятом состоянии. Еще у нас через тридцать минут свободный агент Скиф начнет уничтожение Клиники из своего «блеска», если не получит отбоя… А еще у нас свободный агент Гриф мило беседует с полковником Сергиевским в его командном пункте. В Адаптационной клинике. – Младший щелкнул пальцами. – Интересный поворот событий?
– Мило беседует… – повторил задумчиво Старший.
Младший был не совсем точен. Можно, конечно, назвать диалог между двумя взвинченными мужчинами беседой, но милым он не был ну никак. Абсолютно.
Собственно, и начинался он не так, чтобы по протоколу.
Гриф не соврал – дверь он открыл осторожно, руки свои безоружные высунул, давая возможность надеть на них наручники. Наручников надевать не стали, в протокол «сопроводить» это не входило, просто вытащили из-за двери за эти самые руки, обыскали, потом отпустили и повели наверх. Вместе с капитаном Горенко.
Лицо капитана было разбито, капала кровь, на которую сам капитан внимания не обращал. Просто шел между двумя бойцами.
Гриф тоже казался спокойным. Старший группы мельком глянул в его глаза и поспешно отвернулся: глаза светились.
Движения свободного агента были какими-то неровными… Нервными. Но не опасными.
Грифа ввели в командный пункт. Гриф обвел взглядом присутствующих, задержал взгляд на журналистах, перевел его на кофр, стоявший на столе.
– Что вы хотели сказать? – спросил полковник Сергиевский.
И тут Гриф словно взорвался.
Двое, которые сопровождали его до места, столкнулись друг с другом и потеряли равновесие всего на несколько секунд. Этого хватило.
Гриф оказался возле полковника, зацепил его левой рукой за шею, правой приставил к горлу нож. Что самое обидное для полковника – нож был его собственный. Можно сказать, родной.
Сергиевский брал его с собой на все операции, боевые или учебные. Без ножен на бедре он чувствовал себя безоружным.
Теперь лезвие, которое полковник традиционно подправил перед операцией, оцарапало ему горло.
Отлетели в сторону стулья – сержант и лейтенант вскочили и держали Грифа под прицелом своих пистолетов.
– Пфайфер, как там тебя… – сказал Гриф. – Где лекарство?
– Какое, простите?.. – не сообразил оператор.
Наконец и техники отреагировали на нападение. Один остался у пульта, остальные обнажили стволы, хотя какие из техников бойцы? Лишь бы стрелять не начали, подумал полковник.
– Отпусти его! – крикнул сержант. – Отпусти, я тебе сказал!
– Брось нож! – заорал лейтенант. – Нож!
Нож! Отпусти! Нож! Отпусти! Отпусти!
– Лекарство. Аэрозоль… – Гриф чувствовал, что еще минута – и он не выдержит.
Какой здесь яркий свет! И пульсируют индикаторы на пульте… Словно вгоняют раскаленные гвозди через глаза в его мозг.
Старик думает медленно. Медленно. Медленно проступает на его лице понимание, медленно, чертовски медленно плывет рука к нагрудному карману жилета.
Отпусти… нож… сволочь… нож…
Оператор отстегивает клапан… запускает пальцы в карман… нащупывает что-то – на лице радость – нашел… достает аэрозоль…
Нож… стрелять буду… брось нож…
Нож падает на пол, полковник взмахивает руками, теряет равновесие, опрокидывается на спину, на Грифа, который, прикрываясь им, падает на пол, вырвав одним движением руки аэрозоль у Пфайфера… Шипение… Зловоние заполняет командный пункт.