– Присаживайтесь, – предложил Михаил, – выпьете со мной чаю?
– Что? А, чаю… Это, попью, – Старый осторожно присел на край скамейки.
Ирина поставила перед ним чашку, тоже чистую, тоже купленную сегодня. Налила заварку и кипяток.
– Я хотел кое-что выяснить, – отхлебнув из своей чашки, сказал Михаил.
– Ага… Ладно, – Старый, не сводя глаз с Михаила, глотнул чая и обжегся, – черт!
– Вы сахару положите, – спокойно посоветовал Михаил.
– Хорошо, да, – Старый суетливо потянул к себе банку с сахаром.
– Давай я сама, – Ирина отобрала у Старого сахар, – сейчас все рассыплешь, безрукий.
Старый что-то беспомощно пробормотал. Он и сам не мог понять, что с ним происходит. Давно забытый страх и неуверенность удивили бы Старого, если бы он отчего-то не лишился начисто возможности удивляться. Рядом с Михаилом все казалось одновременно и возможным и нереальным.
Старый, как и все остальные Крысы, лучше, чем кто-нибудь другой, знал, что одиночка в этом страшном мире обречен на поражение. Знал Старый и то, что сами они сбивались в стаю именно потому, что боялись гибели в одиночестве. И знал Старый, что нет ангелов в Норе, что каждая Крыса рано или поздно готова была воровать, драться или даже убить.
Но сейчас Старый почувствовал себя ребенком, который вдруг поверил в возможность чуда, не понимает, как это чудо вообще может произойти, но все равно с надеждой смотрит на взрослого – он сможет.
– Я хотел поговорить о ваших людях… – сказал Михаил.
– Так меня бы спросил, Миха! – Тотошка плюхнулся на скамейку рядом со Старым.
Михаил промолчал. Старый немного испуганно глянул на Тотошку. Тот заулыбался было, потом как-то удивленно посмотрел на спокойно сидящего Михаила. Улыбка медленно сползла с лица, сменившись гримасой неуверенности, потом лицо Тотошки приняло озабоченное выражение.
– Засиделся я тут с вами, – почти весело сказал Тотошка, – спать мне пора. Ты как, Ирина, пойдешь или тут…
– Тоже пойду, – ответила Ирина, двинулась было к шалашу, но вдруг остановилась и обернулась к Михаилу, – я могу идти, Миша?
Тотошка замер. Застыл на месте Доктор.
– Да, конечно, – сказал Михаил, – спасибо за ужин.
Михаил сказал это тихо, но именно в этот момент ветер отчего-то стих, и слова прозвучали отчетливо и будто даже звякнули металлом.
Доктор потоптался, дождался, пока старики ушли в шалаш, и медленно двинулся к себе.
– Доктор! – окликнул его Михаил негромко.
– Да, слушаю вас.
– Вы не могли бы к нам присоединиться?
– Я думал, что… – Доктор неуверенно кивнул в сторону шалаша.
– Ирина нам могла бы помочь, но, видимо, сильно устала. А ваша помощь была бы для меня просто незаменимой.
– Хорошо, – неуверенно сказал Доктор и подошел к столу.
* * *
– Нет, все-таки Михаил классный парень! – засыпая, сказал Тотошка, – сокровище мы с тобой подобрали, старая.
Ирина не ответила. Тотошка почувствовал, как подрагивает ее плечо.
– Ты чего, Ирина? – немного переполошившись, спросил Тотошка. – Долларов тех пожалела? Плюнь, ты правильно решила – Миха все отработает! Не плач!
– Дурак ты, Тотошка, – прошептала Ирина.
– Чего это вдруг?
– Не понимаешь, чему радуешься…
– А ты понимаешь, чего боишься? А, старая?
– Не понимаю…
– Ну, так чем это ты умнее меня?
– Ничем, – сказала, чуть помолчав, Ирина.
– Ну, вот и спи, – приказал Тотошка, потом вдруг приподнялся на локте и, чего с ним не происходило уже лет пятнадцать, поцеловал свою сожительницу в щеку.
– Дурак ты, Тотошка, – сказала Ирина и осторожно погладила старика по щеке, – спи.
Потом, когда Тотошка заснул, еще долго лежала, тихо плача. И если бы ее спросили, чего именно она плачет, Ирина не смогла бы объяснить.
А вот Нина, если бы кто-нибудь поинтересовался у нее, отчего это она нервничает, ответила бы. Ответила бы полно, энергично и аргументировано. С особым удовольствием она рассказала бы об этом капитану милиции Гринчуку. Если бы позволил шеф. А шеф этого, естественно, не позволил бы никогда.
Шеф, разжиревшая сволочь, хочет, чтобы Нина легла в постель с ментом. Он хочет решить свои какие-то делишки, расплатившись ею, Ниной. И ему наплевать, что сама Нина, после того, что с ней сделал этот мент, с удовольствием уложила бы его куда-нибудь на рельсы, перед тяжело груженным поездом. Двумя поездами. Тремя поездами и одной дрезиной. И чтобы колесами покрошило этого проклятого Зеленого в лапшу.
Нина предавалась этим сладострастным мечтам, бегая по вещевым рядам рынка, высматривая одежду и крепко прижимая к себе сумочку. Дважды за день она не хотела быть обворованной.
Забежав домой, Нина успела принять душ, переодеться, соорудить на голове что-то более или менее приличное и привела в порядок лицо. Обычно, надевая новую одежду или обувь, Нина испытывала душевный подъем и с удовольствием рассматривала себя в зеркало.
Сегодня это ее раздражало. Особенно то, что вопреки всем правилам и привычкам, приходилось надевать новое белье не стиранным. Мент проклятый!
То, что все это происходит с ней не по вине Гринчука, а по воле Геннадия Федоровича, Нина добросовестно не замечала. К подобному обращению со стороны шефа, Нина привыкла давно.
Нет, это первый раз он подкладывал ее в чью-то постель. Сам никогда не пытавшийся прижать Нинку в угол, или позвать ее в сауну писать под диктовку, Геннадий Федорович не слишком одобрял, и это было еще мягко сказано, сексуальные поползновения своего ближайшего окружения в ее адрес. Нина была его вещью, сукой, охраняющей его дверь. Этим все было сказано. Ее, как шавку, он мог и пнуть, мог и приласкать. К этому она привыкла, и ничего особого в этом не видела.
А этот гадский мусор!
Это он был виноват, что пришлось хватать такси, чтобы вовремя поспеть в клуб, это он был виноват, что, пока такси ехало, в городе началась буря, и что несколько деревьев перегородили таки дорогу.
И еще был виноват мусор, что все быки и вся обслуга клуба пялились теперь на Нину, рассматривали ее ноги, оценивающе скользили взглядами по ее телу и причмокивали ей вдогонку, подталкивая друг друга локтями.
Сам Гринчук сидел в кабинете у Геннадия Федоровича и пил кофе. Об этом Нине сообщил Браток, разместившийся в приемной.
– Хоть бы он захлебнулся! – зло бросила Нина.
– Сама смотри сегодня ночью не захлебнись, – посоветовал Браток.
– Что? – Нина резко обернулась к нему.
– Что?
– Что ты сказал? – глаза Нины сузились.