— Это твоя жена? — хрипло спросил Христос.
— Да. Ты ее знаешь?
— И ее убили? — не слыша вопроса, протянул тот.
— Да, да, ее убили… Ее и вторую девушку. Дашу Ларину.
— Значит, началось, — прошептал Христос.
— Что началось? — крикнул Андрей, хватая его за руку, чтобы не дать выйти. — Скажи мне! Пожалуйста…
Христос высвободил локоть из пальцев Андрея, взялся одной рукой за спинку кресла, второй за дверку, подтянулся, занес ногу, намереваясь выпрыгнуть через верх… Но вдруг рухнул на сиденье и начал заваливаться влево…
Андрей подхватил его, попытался усадить прямо. Безрезультатно — Христос, безумно тяжелый, несмотря на худобу, падал и падал, наваливаясь на него…
— Христос, что с тобой? — испуганно спросил Андрей. — Тебе плохо, что ли?
В ответ тот что-то булькнул, а падать не перестал. Андрею пришлось раздвинуть кресло, чтобы он не подмял его под себя. Когда пространства стало больше, а опора в виде плеча Андрея исчезла, Христос рухнул на его колени…
И тут стало ясно — что с ним. Вся худая кадыкастая шея Христа была в крови. А посредине этого алого разрастающегося пятна зияла выплевывающая из себя темную густую жидкость рана…
Андрей, оттолкнув умирающего, спрыгнул на пол, втиснувшись между креслом и педалями. Христос тут же повалился на сиденья. Его рана скрылась под упавшими на шею волосами, а вот глаза, не мигая, смотрели на Андрея. Они оказались не карими, а серыми. И не пустыми, а живыми и яркими. И жил в них безумный страх перед смертью… Выходит, врал Христос — не таким он был бесстрашным! Но врал не Андрею, а самому себе…
— Потерпи, Христос, сейчас я тебя в больницу отвезу, — прошептал Андрей, которого от запаха крови стало подташнивать. — Только ты потерпи, не умирай. Рано. Тебе еще надо с тезкой помириться…
Осторожно приподнявшись, Андрей выглянул на шоссе. Машины, машины, машины, автобусы — все мчатся по ровному асфальту, не останавливаясь и не притормаживая. На обочине никого. За обочиной ни одной постройки, ни одного пышного куста, где можно спрятаться. Значит, киллер выстрелил из проходящей мимо машины. Опустил стекло, высунул дуло, прицелился издали, а когда его (их, скорее всего, их , поскольку за рулем должен был быть еще кто-то) машина поравнялась с кабриолетом, спустил курок. Целился в висок, но так как Христос резко поднялся, желая выпрыгнуть, пуля угодила в шею…
— Хы-ы… — прохрипел Христос. — Хы…зы…
Андрей обернулся на голос, посмотрел на Христа. Лицо его стало иссиня-бледным, в уголке рта появилась кровавая пена, а из глаз улетучились страх и огонь, они умерли раньше, чем сам Христос…
— Хыа-за… — из последних сил прошептал тот. Но вместо связных слов из его рта вылетела кровавая струя.
Андрей склонился над умирающим, приблизил ухо к его губам…
— Хазар, — услышал он.
Хазар! Неужели Христос сказал «Хазар»? Знакомое, до боли знакомое то ли имя, то ли прозвище высокого, сутулого человека с бритым черепом и узкими монгольскими глазами. Человека, которого Андрей видел лишь однажды, но запомнил навсегда — и его внешность, и его то ли имя, то ли прозвище, — потому что он, этот человек, был как-то связан с Карой…
Он был связан с живой Карой, а теперь связан с мертвой…
…Если речь идет именно о том человеке. Если вообще речь идет о человеке… Быть может, Хазар — это кличка любимого пекинеса Христа, любимого волнистого попугайчика, любимого хомяка породы «джунгарик», короче, любимой домашней твари, о которой некому будет заботиться после его смерти…
— Страшный человек этот… Хазар, — просипел Христос, выплевывая каждое слово вместе с кровавыми пузырями.
Когда словесно-кровавый ручей иссяк, Христос сглотнул и закрыл глаза. И все — больше ни звука: ни хрипа, ни всхлипа, ни выдоха… Тишина. Лишь спустя несколько секунд раздался тихий шлепок — это на кожаное сиденье кресла упала капсула с ядом, выкатившись из приоткрытого рта Христа.
В дешевой забегаловке на задворках Амстердама, куда Андрей заглянул, чтобы согреться горячим кофе, было тепло и малолюдно. Из шести столиков заняты были только два. За одним сидел неопрятный старик полусумасшедшего вида, он пил какую-то гадость из мутного стакана и разговаривал сам с собой; за вторым примостилась компания дешевых шлюшек, потасканных, не очень чистых и совсем не молодых — в забегаловках подобного уровня полно такого сброда. Можно сказать, только он тут и ошивается. Приличная публика в столь грязные, мрачные, прокуренные, пропахшие дешевым вином и горелыми яйцами заведения не заходит, поэтому появление Андрея в дорогой кожаной куртке, кашемировом шарфе, замшевых перчатках вызвало у немногочисленной публики и толстомясого бармена удивление вкупе с восторгом. «Девочки» тут же подобрались, приосанились, громче обычного захихикали, бармен начал усиленно протирать стойку, будто только сейчас заметил на ней вонючие пивные лужи, ненормальный старик залпом допил свое пойло и пересел на крутящийся табурет, поближе к новому посетителю.
— Что желаете, мсье? — спросил бармен, с первого взгляда определив в Андрее жителя Франции.
— Двойной кофе. Черный. И пятьдесят граммов коньяка. — Андрей с сомнением осмотрел батарею бутылок за спиной толстяка. — Есть более-менее приличный?
— «Хеннесси».
— Давайте.
— Возьмите лучше абсент, мсье, — подал голос старик. А когда Андрей повернул в его сторону голову, причмокнул и закатил глаза. — Тут самый лучший абсент в Амстердаме… Божественный!
Андрей заказал. Когда на стойке материализовался стакан с «божественным» напитком, старик, облизнув губы, уставился на него, словно гипнотизируя. Наверное, надеялся силой взгляда загнать абсент себе в глотку.
— Берите, это вам, — Андрей подтолкнул стакан к скрюченным артритом пальцам старика. — Выпейте за мое здоровье… Только не здесь, а за своим столиком. Я хочу побыть один.
Старик хищно схватил стакан и удалился к себе в угол. Через секунду оттуда донесся его тихий, монотонный голос. Оказалось, он беседует не с самим собой, а со своим «божественным» другом — абсентом.
— Ваш заказ, мсье, — проговорил бармен, поставив перед Андреем две емкости, одну с кофе, вторую с коньяком.
«Хеннесси» оказался поддельным, чего и следовало ожидать, а вот кофе Андрею пришелся по вкусу: крепкий, горячий, чудно пахнущий. Он ополовинил чашку за минуту, обжигаясь и согреваясь одновременно. Оставшееся кофе пил уже медленнее, смакуя. Когда на дне осталась только гуща, к нему подвалила одна из девиц, самая чистая и молодая, но все равно ужасная: размалеванная, худая, желтозубая, с висящими, как два сдутых мяча, грудями…
— Не хочешь развлечься, красавчик? — промурлыкала она, выпустив ему в лицо струйку убойного дыма сигареты «Кэмэл». — Недорого беру…