Вспыхнула красивая хрустальная люстра, и Катя осмотрелась. То, что она увидела, наполнило ее душу дополнительным зарядом злобы. Богатая мебель, красивая посуда, много книг. Катя скользнула взглядом по книгам. Ишь! Грамотные! Научились воровать! Она в сердцах плюнула. На стене висела большая картина, изображавшая стол со множеством еды. С минуту Катя разглядывала ее. Жрут и пьют за наш счет, интеллигенция чертова. Ну, я вам покажу!
Она осмотрела общую с ее квартирой стену. Следов какой-нибудь нелегальной проводки не наблюдалось. Может, под ковром? Она рванула ковер изо всех сил. Тот не поддавался, петли были пришиты крепко.
«Ах, сволочи!» – злость придала ей сил.
С остервенением она драла ковер, пока он не рухнул на пол. Но и под ковром ничего не сыскалось. Тут она поняла: конечно же, все так ловко замаскировано, что она вряд ли отыщет следы. Но установить хищение можно очень просто. Сейчас она выключит у Фишкиных все электроприборы, и если ее счетчик перестанет крутиться, значит, факт хищения налицо.
Тетя Катя побежала на кухню и выдернула вилку гудящего холодильника из розетки. Холодильник хрюкнул и замолчал. Потом она обесточила телевизор и еще какой-то прибор, назначения которого не поняла. Вроде все?! Она с сомнением оглядела комнату и, выключив свет, шагнула в лоджию. Нужно было проделать ту же процедуру, перевалить через ограждение. Она подставила подвернувшийся детский стульчик и осторожно оседлала край ограждения. Потом она свесила сначала одну ногу, затем другую, крепко ухватилась руками за края. Внезапно опора под ногами пропала, и ноги ее провалились в пустоту. Теперь она держалась за края ограждения только руками. Но никакого ужаса не испытала, лишь удивление, безмерное удивление: неужели это могло приключиться с ней?
Несколько секунд старуха висела без движения, потом попыталась подтянуться. Получалось плохо. Тогда она неистово заболтала ногами в надежде нащупать столь необходимую опору. Тщетно. Более того, судорожные раскачивания еще более ослабили руки. Она почувствовала, что держаться больше не может. Вот тут-то она ощутила весь ужас положения. Голова, еще мгновение назад затуманенная злостью, стала мыслить ясно. Никто у нее ничего не воровал, все это чепуха. Зависть, всегдашняя зависть и подозрительность к тем, кто живет лучше, толкнули ее сделать величайшую и последнюю глупость в жизни. И еще Фрося… Будь же она проклята! Руки тети Кати разжались, и она, словно падший ангел, сверзилась во тьму.
В этот же злосчастный вечер примерно в то же время, когда Фрося произнесла свою пламенную проповедь на скамейке, ее сестрица, горбатая Амалия, явилась домой с очередного политического митинга. Собственно говоря, единственным организатором и участником этого митинга у стен правительственного учреждения, именуемого домом советов, была она сама.
Вооружившись древним жестяным рупором, с помощью которого в стародавние времена спасатели на пляже призывали купающихся соблюдать порядок на воде, Амалия громко скандировала лозунги антиправительственного содержания. На том месте, где у других женщин имеется грудь, у нее висел плакатик, на котором было написано корявыми буквами: «Долой продажную клику перерожденцев! Ельцин – вон из Кремля! Да здравствует коммунизм и товарищ Сталин!»
Большинство прохожих не обращало на нее внимания, она была слишком хорошо известна, чтобы принимать ее всерьез. Лишь редкие пешеходы останавливались, чтобы поддержать ее или, наоборот, обругать.
Зато городские власти, изредка выглядывавшие из окон, смотрели на старуху с одобрением – в Калинске тоже бушуют политические страсти, и у нас не хуже, чем у людей. А то, что митинг немногочисленный, – не беда. У нас и населения поменьше, чем в столице. Главное – есть прецедент! В местной газете через пару дней появится заметка о состоявшемся в городе митинге оппозиционных сил. Ее прочтут в области и скажут: «Ого! Калинск на переднем крае борьбы!»
Амалия помитинговала часа четыре и, устав, отправилась домой.
Когда она вошла, под мышкой у нее находился свернутый в трубку плакат, а в левой руке – рупор… То, что она увидела, лишило ее на некоторое время дара речи. В зале присутствовали двое совершенно незнакомых ей людей: мрачного вида детина и девочка.
Надо сказать, что Амалия не терпела посторонних в своем жилище. Сестру она еще кое-как переносила, но ее богомольных подружек, на которых изредка натыкалась, гнала в три шеи. При этом изрыгала такие богохульства, что несчастные «божьи овечки» спасались бегством, зажав уши.
В первую минуту горбунья решила, что перед ней очередные сестрины товарки, но, присмотревшись, поняла, что скорее всего нет. И на грабителей странная пара не похожа.
В тот момент, когда в комнате появилась Амалия, девочка в одних беленьких трусиках стояла перед старым помутневшим зеркалом и любовалась своим отражением. Детина же сидел с отсутствующим выражением лица, уставившись в пол.
– Так! – сказала Амалия с видом, не предвещавшим ничего хорошего.
Однако на нее никто не обратил внимания.
– Так!!! – еще более грозно проговорила Амалия. – Что здесь происходит?!
– А ничего, – весело ответила девочка.
– Вы кто такие?
Мужчина молча поднялся и направился к Амалии.
Та, почуяв угрозу, выставила перед собой свое единственное оружие – рупор. Однако девочка махнула рукой небрежно, и он снова сел на допотопный диван, мелодично зазвеневший под ним всеми своими пружинами.
– Ты, горбатая, что это себе позволяешь? – насмешливо спросила девочка.
Лицо Амалии, и без того не отличавшееся симметрией, от возмущения совсем перекосило. Как рыба, выброшенная на песок, она открывала рот, не в силах произнести ни слова.
– Да как ты!.. да как ты!.. – забормотала она.
В этот момент хлопнула дверь, и в комнату ворвалась Фрося.
– Ну вот, все в сборе, – миролюбиво сказала девочка.
Фрося по разгневанному лицу сестры поняла, что назревает скандал.
– Ее нужно отсюда убрать, – закричала она, обращаясь к девочке, – она в Бога не верит!
– В Бога? – недоуменно переспросила девочка. – Да неужели? Ничего, она скоро и в Бога, и в дьявола поверит.
По утрам в Централ-парке Нью-Йорка, как, впрочем, и в остальное время дня, многолюдно. В ранний час здесь особенно много бегунов, и не только молодежи. Бег ради жизни для американцев из лозунга превратился в норму. Высокая девушка лет двадцати трех в розовой майке с надписью «Салинас» и пестрых гетрах бежала размеренно и неторопливо. Вскоре ее догнал немолодой грузный блондин. Двигался он тяжело, чувствовалось, что бег для него – занятие новое. Некоторое время они бежали бок о бок, потом девушка прибавила и рванула вперед.
– Подождите, Рита, – умоляюще произнес блондин.
Не выказав удивления, девушка сбавила темп и теперь почти что шла.
– Может, где-нибудь присядем? – предложил блондин.