– Теперь спать! – приказала она.
– Какой уж тут сон, – отозвался Гена. – Давайте решать, чего дальше с ним делать.
– Утром разберемся, – ответила теща. – Утро вечера мудренее. – Она взглянула на часы. – Три доходит. Скоро светать начнет.
– Мамочка, дорогая! – заверещала Света. – Отнесите его, пожалуйста, назад! Христом богом прошу! Не даст он нам жизни. А червей видели? Он же гниет!
Из кладовки раздался грохот.
– Чего он там делает?! – всполошилась теща.
– Мамочка, ради всего святого!..
– Да не нуди ты, Светка! Без тебя тошно!
Снова послышался грохот, а потом звон разбиваемой бутыли.
– Четверть грохнул, – обреченно произнесла Анна Григорьевна. – Десять литров! Какой первак был! Как слеза! Не хуже коньяка магазинного.
Гена отворил дверь кладовки. Его мертвый сынок стоял посредине громадной самогонной лужи и, казалось, улыбался.
– Ну, ты и урод, – пробормотал Гена.
По дому пополз густой самогонный дух. Теща и зять молча созерцали содеянное Славиком. Самогона было жалко. Но еще больше удручало полное бессилие. Было совершенно непонятно, как вести себя дальше.
Неожиданно малютка не по-детски разинул рот, нет, скорее пасть, и изверг из себя новую порцию червей и личинок пополам с какими-то отвратительными ошметками не то гниющей плоти, не то блевотины. Трупный запах перебил даже густой дух алкоголя.
Гена содрогнулся от омерзения, а теща, зажав рот рукой, выскочила во двор.
Через пять минут совещание продолжилось.
– В погреб его надо, – предложил Гена.
– Ну, конечно, в погреб… Сейчас! Он там все запасы на зиму переколотит. Огурчики, помидорчики… А остальное добро?.. Сладости, варенье… Там одних компотов – двадцать банок! Нет, Светка права. Нужно отнести его назад на кладбище и закопать. Бери-ка лопату, зятек… И молоток с гвоздями прихвати.
Вскоре в предрассветном сумраке можно было различить довольно странную процессию. Впереди шагала Анна Григорьевна с младенцем на руках, позади нее, почему-то крадучись, шел Гена с лопатой в одной руке и керосиновой лампой в другой. Направлялись они на новое кладбище, до которого было рукой подать.
Еще стояла глубокая ночь, но уже чувствовалось приближение утра. Посвежело. Задул прохладный ветерок. Звезды помутнели, словно на черный бархат небес брызнула молочная струя. В кустах завозилась какая-то бедолага-птаха, вспомнила, что скоро вновь предстоит заботиться о пропитании птенцам, да и себе тоже, жалобно пискнула и вновь склонила головку набок.
Город спал. Ни единого огонька не было видно в окнах. Казалось, если прислушаться, можно уловить сопение и храп множества носов и ртов.
Гена лампу пока не зажигал, поскольку дорогу на кладбище знал прекрасно. Вот и железные ворота. Теща уверенно шла к могиле внука, до которой было метров сто пятьдесят. Вот и главный ориентир, корявая, расщепленная молнией береза. От нее влево находилось последнее место упокоения Славика.
Гена затеплил фитиль, и «летучая мышь» загорелась неярким желтовато-оранжевым светом. Он обогнал тещу, поднял лампу над головой и пошел медленнее, опасаясь зацепиться за вылезшие из земли корни березы. Вот и могила. Деревянный крест так накренился, что был готов вот-вот упасть на землю. В головах имелась дыра, наподобие барсучьей норы. Через нее, видать, малец и вылез.
– Н-да, – удрученно произнес Гена, увидев, что работа предстоит большая.
Теща поставила мальчика на землю и осмотрелась.
– Эвон как, – сказала она, разглядывая дыру в земле. – Через нее-то он, значит, и вылез. Как крот прямо. И земелька вот – холмиком. Интересно все же, почему этот мужик, которого ты сегодня порол, не оживил Славика сразу? – задумчиво произнесла она.
– Вы думаете, Анна Григорьевна, это его работа?
– А то чья же! Тебе в наказание, как я понимаю.
– Ага! – Гену передернуло. Подняв над головой фонарь, он посмотрел на сына. Тот все так же безучастно стоял чуть поодаль от своей могилы.
– Ладно, Генка, бери лопату и вперед, – скомандовала теща.
– Думаете, полностью гроб отрывать нужно?
– А то как же.
– Давайте в дыру его засунем и присыплем сверху.
– Совсем разума лишился! Копай давай!
Гена взялся за лопату и некоторое время довольно бодро швырял землю. Копать было легко, поскольку грунт еще не слежался и не осел. Потом лопату взяла теща… Через полчаса металл стукнул о дерево крышки гроба. Еще через десять минут крышка была очищена от земли и снята.
– В головах проломил, – словно про себя произнесла Анна Григорьевна, разглядывая зазубренные края дыры. – Откуда только сила взялась. Ну, что ж. Давай-ка, Славочка, в постельку! Да где он, чертенок?!
Гена поднял голову. Славы рядом не было.
– Убежал, – констатировала теща. – Не хочет-то в могилку. Да и кому захочется. Иди, ищи.
– Да где же его искать? – всполошился Гена.
– Где хочешь! И побыстрее, а то скоро светать начнет. Увидит кто, не дай Господь.
Гена взял фонарь и, шепотом повторяя: «Славочка, Славочка, где же ты?» отправился на поиски. Сына он нашел довольно быстро. Мальчонка прятался за широкой мраморной плитой, на которой было начертано:
«Кузьма Иванович Сухоруков, капитан в отставке.
Любим, помним, скорбим».
Гена знал этого Сухорукова. Некогда он преподавал географию во второй школе. Про Сухорукова говорили, что он контужен на фронте. И действительно, в его поведении наблюдались некоторые странности. Так стоило сказать ему: «Отец народов товарищ Сталин – старый пердун!», как Сухоруков приходил в страшное возбуждение. Он махал руками, брызгал слюной и мог ударить произнесшего крамолу охальника указкой по голове. Правда, происходило это уже в шестидесятые годы…
Гена схватил мальчонку в охапку и потащил к могиле.
– Нашел, – констатировала теща. – Не ожидала, что так быстро. Молодец! Теперь уложи его в гроб.
Гена исполнил требуемое. К его удивлению, Слава лежал смирно. Но сомнение все же оставалось.
– А если он опять вылезет? – спросил Гена у тещи.
– Ты молоток взял?
– Ну.
– А гвозди?
– Конечно.
– Тогда вот что. Прибей его к гробу.
– Как это?! – опешил Гена.
– Очень просто. Сначала руки, потом ноги. И старайся, чтобы гвоздь через кость прошел. Так надежнее. Да концы загни. Все понял?
– Не могу я… – сдавленно произнес Гена.
– А ты через «не могу».
– Почему все я! Копать я, искать тоже я… А теперь еще и прибивать.