Прошли считаные мгновения, и патрульная машина остановилась возле дома номер тринадцать. Свет фар высветил плотную завесу дождя, тротуар в лужах, мокрые стены дома.
– Вроде здесь, – с сомнением сказал Тарасов.
Он вышел из машины и стал разглядывать мокрую землю, ища следы только что произошедших событий. Кулик тоже выбрался наружу и стал помогать в поисках.
– Абсолютно ничего, – заключил он.
– Но я ведь фонарик на этом месте обронил, – не сдавался майор. – Куда он делся?
– Наверное, они забрали его, чтобы освещать свое темное жилище, – засмеялся Иван.
– Ты еще можешь шутить?
– А что прикажешь, рыдать, что ли? По-моему, ты слишком серьезно смотришь на эту историю. Оглянись кругом, то ли это место. Ты помнишь – была абсолютная тьма. Ни одного огонька в окнах, ни одного освещенного подъезда. А сейчас?
Тарасов вскинул голову – он увидел несколько освещенных окон, свет в подъездах, да и фонари хоть и скупо, но освещали улицу.
– По-твоему, все случившееся нам приснилось? – Он вопросительно посмотрел на Ивана.
– Не стоит сейчас обсуждать, – отозвался тот, – вон и патрульные смотрят на нас как на пьяных. Поедем по домам, а завтра, то есть уже сегодня, – поправился он, – будем думать.
И машина рванулась прочь от проклятого дома.
* * *
Здесь хочется сделать маленькое отступление и восстановить хронологическую последовательность повествования, пока читатель окончательно не запутался.
События, произошедшие с физкультурником Сыроватых и человеком, называемым пока соседом, случились в понедельник утром. В понедельник же во второй половине дня физкультурник уехал в областной центр и познакомился там с корреспондентом Олегом Горбатовым. Нехорошие видения в квартире Кнутобоевых, очевидцами которых стали Тарасов и Кулик, и их последующее сражение с монстрами произошли в ночь с понедельника на вторник. А утром во вторник цепочка странных событий продолжалась новыми происшествиями в квартире так называемого «соседа», о них и пойдет наш дальнейший рассказ.
Настоящая фамилия человека, которого мы до сих пор называли «сосед», была Голавль. А звали его Кузьма Дамианович. Работал упомянутый Голавль заведующим небольшого обувного магазинчика. Словом, обыкновенный маленький человек. Во всяком случае, он стремился казаться таковым.
Жена его, известная в определенных кругах под прозвищем Голавлихи, руководила одним из двух городских ресторанов. Семья как семья. Ничем особым не отличалась, может быть, повышенной скромностью, да и то только супруг.
Голавлиха любила одеваться броско и вызывающе. На осуждающие замечания мужа она только презрительно хмыкала. Вообще Кузьма Дамианович рядом со своей крупной, грудастой Голавлихой казался каким-то пигмеем. Даже поднаторевшие в жизни люди не могли определить, что их связывает. Голавлиха, несмотря на некоторую вульгарность, была даже красивой: большие карие глаза, крашенные в цвет вороного крыла волосы, смуглая кожа лица и яркая помада, не говоря уже о роскошной фигуре, действовавшей неотразимо на мужчин. Кузьма Дамианович был же, напротив, весь какой-то серый, блеклый, невыразительный. Тем не менее Голавлиха постоянно подозревала его в неверности. Многочисленные сцены благодаря коврам и хорошей обивке двери не доносились до соседей. Но если бы кто-нибудь случайно услышал их, он бы поразился обличающей силе и страсти, которой дышали монологи Голавлихи. Кузьма Дамианович при этом втягивал голову в плечи и старался забиться в темный угол. Только будучи окончательно затравленным, он вдруг взрывался и вопил:
– Все разнесу! Все разнесу!
– Я тебе разнесу, сука! – зловещим шепотом отвечала Голавлиха. – Посажу!
А сажать Голавля было за что. И роскошная обстановка, и дорогая посуда, и фирменная одежда его супруги, и мерцающие огоньки бриллиантов на ее пальцах были плодами стараний скромного директора обувного магазинчика. Но не будем вдаваться в криминальную сторону деятельности Кузьмы Дамиановича, ведь данное произведение не детектив.
Ужасный разгром, произведенный в квартире Голавлей взбесившейся посудой, мы уже описывали. После этого потрясенный Кузьма Дамианович куда-то сгинул.
Пришедшая вечером домой с работы Голавлиха долго стояла в прихожей с разинутым ртом, не в силах произнести ни слова. Потом она почему-то на цыпочках стала обследовать масштабы разрушений. Осколки посуды и стекла хрустели под подошвами итальянских сапог мадам Голавль. В молчании она обозрела разгром.
– Разнес-таки, – спокойно констатировала она. Потом завопила: – Ах ты, сука!
Надо сказать, что нарицательное обозначение самки собаки было любимым ругательством Голавлихи. Других бранных слов, которыми столь богат русский язык, она не признавала.
– Сука и сука, – с горечью произнесла она, – а ведь я тебя любила. Ну, Кузьма, увидишь у меня «кузькину мать».
Дальнейшие ее действия уже были описаны выше. Некоторое время Голавлиха металась по микрорайону, разыскивая благоверного. Она долго размышляла, вызывать или не вызывать милицию. Наконец благородное чувство мести возобладало над осторожностью.
Пришел участковый, сочувственно поцокал языком, составил протокол и отбыл.
Голавлиха осталась на пепелище одна. Плача и беспрерывно поминая собаку женского пола, она принялась наводить порядок. Супруг-сокрушитель так и не появился.
Голавлиха плохо спала эту ночь. Ей мерещилась какая-то возня на кухне, она размышляла о своей горькой бабьей участи и под утро даже начала гордиться мужем.
«Нашел в себе силы, – с уважением думала она, – многие тысячи угробил, не каждый бы решился. Только бы вернулся, все прощу». Она уже жалела, что вызвала милицию. Но тут в сердце вонзилась ядовитая игла ревности. Голавлиха отчетливо видела, как ее Кузьму обнимает тощая химическая блондинка.
«Верка, из отдела детской обуви, – подсказывало сердце. – Убью». И тут она снова вспоминала собаку женского пола.
Голавлиха позвонила на работу и сказала, что заболела. Затем она снова принялась разбирать завалы. Разрушения были более значительными, чем она представляла. И дама вновь начала закипать. Часам к одиннадцати, когда раздался звук вставляемого в замок ключа, она снова беспрерывно поминала любимое животное. Услышав звук ключа, Голавлиха выпрямилась во весь свой довольно значительный рост и приготовилась к бою. Надо добавить, что одета в этот утренний час она была весьма легко, видимо, чтобы в сражении не очень стесняла одежда.
Каково же было ее изумление, когда вместо тощей фигуры мужа в дверях появилось нечто большое, благообразное, бородатое, сверкающее золотом. Голавлиха, донельзя удивленная, узрела, что перед ней стоит поп при полном параде. Взвизгнув, она прикрыла свой роскошный бюст ладошками. И хотя ладошки были не маленькие, почти все прелести Голавлихи остались на виду.