Дорожки и дворы были вымощены серыми шестиугольными плитками. Во дворах упражнялись монахи в просторных оранжевых одеждах, подпоясанных черными и желтыми поясами. Некоторым из упражняющихся Чен кивнул, как хорошим знакомым. Отвечая Чену, монахи улыбались, кивая и Андрею.

— Китайцы пожимают руки без поклонов, — говорил Чен, — и постоянно улыбаются. Улыбайся больше. Подарок протягивай обеими руками. Не бойся личных вопросов: семья, зарплата, даже группа крови. Ты тоже отвечай.

— Понятно. Еще что?

— Когда подзываешь человека, не ставь палец вверх — это обидно. Направь пальцы вниз и делай движения, как будто подгребаешь к себе. Дадут тебе визитную карточку — не клади ее в задний карман брюк, это тоже обидно. Только в передний или внутренний.

— Понятно.

— Сегодня в ресторане ты совершил ошибку. Оставил палочки торчащими из недоеденного риса.

— Этого нельзя?

— Так делают на кладбище. Сделать это в ресторане — все равно что пожелать смерти его хозяину.

— Почему ты говоришь о смерти?

— Именно на смерть завязаны все китайские церемонии. Ши-фу говорил как-то: «Церемонии — это игра, с помощью которой человек пытается поставить под контроль мир смерти». У этих, — Чен кивнул на монахов, отрабатывающих комплекс кунфу, — то же самое. Я не все понимаю, что говорит Мастер. Но он прав. Скажем, подарить часы — тоже пожелание смерти. Правда, только настенные или настольные. Наручные можешь дарить. — Андрей тогда машинально поглядел на свой «Ориент», купленный в Пекине за пару дней до визита в Шаолинь.

Сейчас, сидя на лошади, он тоже машинально повернул запястье — негромко прозвенел браслет, вырвав его из дремы. Чен спал, голова склонилась на грудь.

— Просыпайся, Чен, утро уже! Как думаешь, скоро приедем?

— Что? А-а-а, — тот широко зевнул, — скоро…

— Тихо! — оборвал его Андрей. — Слышишь что-нибудь?

— Где? — не понял Чен, но мгновенно насторожился.

— Слушай еще! Конный отряд?

— Э-э-э… да, похоже на то.

Спереди донесся слитный топот копыт, отдаленное ржание, еле слышный звон металла. Они остановили лошадей, Андрей соскользнул вниз, припав ухом к земле.

— Те самые? — спросил Чен.

— Нет, большой отряд. Идут с нами в одном направлении. Поедем не торопясь, сближаться не будем, — предложил Андрей.

Чен согласился, некоторое время снова ехали молча.

— Чен! — негромко позвал Андрей.

— Да?

— Я знаю, куда идет этот отряд. И куда он пойдет дальше.

Чен пожал плечами.

— Войска идут на войну, что ж тут удивительного? Их война на севере, это тоже ни для кого не секрет.

— А где наша война?

— Везде. Снова молчание.

— Это не ответ.

— Как угодно, — вновь пожал плечами Чен.

— Тогда ответь вот что: там, в Саянах, я ночью возил письмо. Этим… Ши-фу еще сказал… джунгарам.

— Держи-ка язык за зубами! — оборвал китаец. — А то быстро укоротят.

— Да ладно, я ж только тебе.

— Так что ты хочешь знать?

— Судя по всему, кыргызы собираются в поход на север — на Красноярский острог. Связано ли ночное письмо джунгарам с этим походом? Я ведь знаю, что было в письме — описание горного прохода через перевалы. Кыргызы пойдут на север, а джунгары ударят в спину — может такое случиться?

— Не знаю, — пожал плечами Чен. — Не интересуюсь. А тебе-то что? Да хоть и ударят, это же азиатская война — вчерашние союзники в спину бьют при первой возможности. Пора бы уж знать.

— Да я не о том. Наша миссия — может, и она с этим как-то связана?

— Миссии, трансмиссии, комиссии — это все к Ши-фу, — беспечно ответил Чен, — по мне, так чем меньше знаешь, тем лучше спишь.

— Я и вижу — дрыхнешь на ходу, чуть с лошади не сверзился.

— Три ночи не спал. Таскайся за тобой, черт знает куда… — Чен широко зевнул, прикрыв рот крупной жилистой ладонью, и тронул пятками Белого, подгоняя его на очередном подъеме.

Понемногу светало. За ближайшей горой показались высокие, но какие-то размытые, странно-удаленные вершины. «Там уже Енисей, за горой. А эти высокие горы на том берегу». Выехав на подъем, они увидели темные пирамиды хребтов, отсвечивающий сталью полукруг реки, многочисленные бугорки юрт на берегу. По склону, ведущему к селенью, спускалась темная кавалерийская колонна, поблескивающая крохотными остриями копий. С другой стороны, вдоль берега, подходил еще один отряд, понемногу втягиваясь в табор. «Каша-то нешуточная заваривается. Интересно, можно ли в этой ситуации довериться Мастеру? Идти против него — это самоубийство на девяносто девять и девять в периоде. И тем не менее…»

— О чем грустишь, товарищ? — хлопнул его по плечу подъехавший Чен.

— Да так. Поехали! — Андрей пихнул коня и двинулся по темному склону, повернувшись спиной к черноте запада и лицом к холодной голубизне востока.

Глава двадцать восьмая

Трое всадников — два живых и один мертвый — медленно ехали по военному лагерю, в который на глазах превращалась ханская ставка. С топотом и лязгом проезжали группы воинов, ревели навьюченные верблюды, вооруженные мужчины ставили все новые и новые юрты. Кыргызы поглядывали на приезжих равнодушно, без явной враждебности. Недалеко от большой ханской юрты, ожидая их, стоял Мастер — невысокий, совсем незаметный в этой круговерти стального лязга и конского топота.

— Расседлать, — не здороваясь, указал он на Белого и отошел вместе с Ченом.

Мертвого кыргызина молча унесли подошедшие воины, Белый был расседлан и вместе с другими лошадьми поставлен у коновязи. Сделав все, что нужно, Андрей уселся на землю, опершись спиной на седла, уложенные друг на друга. Приоткинулась завеса ханской юрты, оттуда выбежал воин, по виду не старше сотника, и вскоре небольшой отряд, с гиканьем проскакав через лагерь, скрылся на подъеме.

«За бугровщиками поехали. Да вряд ли кого найдут».

Мастер, поговорив с Ченом, тоже скрылся в ханской юрте, а Чен подошел к лошадям, кивнув Андрею:

— Бери седло с Белого и давай за мной.

— А сам не хочешь взять?

Можно было бы и окоротить этого китайца, но (вдруг подумал Шинкарев) лучше изобразить настоящего слугу Мастера — у него ведь такая «легенда». Кроме того, не хотелось цапаться с Ченом — ночью они хорошо говорили.

— Я коня поведу, — спокойно ответил Чен. Видимо, он тоже не хотел ссориться.

Чен отвязал Белого и повел его за Андреем. Когда они вышли на берег, солнце уже встало, над водой растянуло легкий туман, в прибрежных зарослях красно-прутника засвистели-зачирикали птицы. Густо унавоженный берег был сплошь истоптан круглыми следами копыт. Найдя место почище, Чен разделся и завел Белого в потеплевшую енисейскую воду. После купания Чен тщательно — ремешок к ремешку — взнуздал и заседлал коня. Тускло засветились оскаленные драконы на стременах, из-под светлой челки, на белой шерсти лба блеснула золоченая решма. Китаец как раз закончил, когда новый хозяин показался на берегу в окружении многочисленной свиты.