Ванесса родила Генри ребенка, мальчика. После этого он дал ей полную свободу. Не любопытствовал, чем занят ее день. По выходным Ванесса принадлежала ему.
— Ну и как это — быть с женщиной? — спросил Оуэн.
— То же самое, что быть со слабым мужчиной. Но кому нужна замена? На это идут лишь для того, чтобы лучше узнать себя.
— Ты так спокойно говоришь о женщинах, с кем была! Это меня убивает. Я хочу, чтобы ты была только моей, поняла?
— Нет, Оуэн, это не так. Ты любишь разврат и развратниц.
— Когда ты последний раз была с женщиной?
— Тебя это не касается.
— Значит, недавно.
— Думай что хочешь.
— Она здешняя? Наверняка здешняя, раз не хочешь говорить. А можно мне посмотреть, как это делается? Возможно, и я принял бы участие.
Ванесса разглядывала его еще не опавший пенис, потом, подчиняясь какому-то порыву, лизнула головку. Язык у нее был шершавый и словно бы треугольный, не как у других женщин.
— Если хочешь любви втроем, вторую женщину ищи сам. Какой же ты все-таки испорченный щенок!
Оглторпы купили у Дамхемов их старый, в викторианском духе особняк — с увенчанной остроконечными башенками изгородью и кустами сирени, ограничивающими участок, с зубчатой черепицей крыши и пологой лужайкой, на которой, порыкивая, забавлялась, тычась друг другу под хвосты, и суетливо приветствовала хозяев и их троих чад команда золотистых ретриверов.
Сложением Оглторпы были длинноногие и до смешного тощие, как жерди. Оба пытались отвлечь внимание от своего непомерного роста и худобы — Дуайт размахиванием рук перед носом собеседника, Патрисия тем, что неловко старалась быть привлекательной в строгих, похожих на школьные, платьях — такие надевают девочки, собираясь идти с мамой в магазин. Голову ее всегда украшала коричневая шляпка с лентой или бантом.
Гостей Оглторпы стали приглашать часто, почти так же часто, как это делали Дамхемы. Вероятно, старый дом требовал, чтобы в нем жили люди, исправно работали слуги и оглушительно стучало в трубах парового отопления.
Бывая здесь, Оуэн любил побродить по комнатам, когда-то безалаберно заставленным разномастной мебелью. Теперь они приобрели благочинный вид. Каждая вещь заняла свое место.
Воспоминания о Фэй обжигали. Ему казалось, он видит, с какой живостью и улыбкой она переступает порог, одетая в одно из своих пестрых замысловатых платьев, или как она выходит ему навстречу из ванной на втором этаже — голая. Он узнавал коричневатые потеки на кафельных плитках почти вековой давности, но душевую насадку величиной с подсолнечник заменили современной.
От излишних калорий, попавших в организм со спиртным, Оглторпы избавлялись физическими упражнениями — пробежками, теннисом, выгулом собак. На корте они являли собой комическое зрелище, особенно в парной игре. В неуклюжих прыжках сталкивались ракетки, локти, колени.
Оуэн впервые видел женщину, сделавшую бег трусцой частью своей жизни. Он встречал ее в самых отдаленных местах поселка, даже на Куропатковой улице, за добрых две мили от дома. В дождливую погоду она надевала желтую накидку, и торчащие из-под нее голые ноги напоминали ему кукольные, неловко болтающиеся. Широкополая шляпа была сдвинута на спину — как в былые времена носили маленькие девочки: он видел таких на бакалейных коробках.
В порыве разыгравшейся фантазии он предложил Пэт в качестве третьего партнера Ванессе.
— «Маловато мяса на этих косточках, как сказал Спенсер Трейси, — возразила та. Оуэн помнил этот фильм по походам в «Шехерезаду» и закончил цитату: «Но то, что есть, — это то, что надо».
— Не знаю, Оуэн, не знаю. Попробуем, если хочешь, но у меня с Триси разговоры какие-то пустые получаются, от нее ничего никогда не узнаешь. Перескакиваете одного на другое. Глубины в ней не чувствую, понимаешь?
— Какая еще глубина тебе нужна, жадина ненасытная? А перескакивает она с одного на другое потому, что пытается понять, что ты хочешь от нее услышать. Оглторпы вообще стараются поступать так, чтобы их поскорее приняли за своих. Я думаю, она вполне доступная женщина. Всю жизнь считала себя добродетельной, пока не поняла: то, что у нее есть, — этого недостаточно.
Оуэн говорил быстро, не переводя дыхания, как будто рапортовал старшему по воинскому званию.
Ванесса молча кивала, и он продолжал частить:
— Не понимаю, почему они прицепились к нам. В поселок приехало столько состоятельных пар их возраста! У мужчин хорошая работа в Хартфорде или Норвиче. Знаешь, как теперь таких называют? «Юппи». Нет, Триси нам вполне подходит.
На самой Ванессе мяса было достаточно. Полногрудая, как мужчина широкая в плечах и талии. Иногда на Оуэна накатывало дерзкое желание заломить ей руки и побить ее, он знал: она не будет сопротивляться. Она тоже была из бедной семьи, и он видел в ней воплощенную ничтожность собственных помыслов и потребностей. Со временем ему стала неприятна та власть, какую она имела над ним. Он понял: можно с благодарностью принимать телесные удовольствия, что дает тебе другой человек, и не любить его. Полтора года он был любовником Ванессы, надо думать, не единственным. Работа на пользу общества не целиком заполняла ее долгие дни.
Каждый раз, подходя к Триси, он боялся опрокинуть ее, как неустойчивую статуэтку. Ему словно сковывало язык, и он не находил интересных тем, чтобы заговорить и завоевать ее расположение.
— Ну и как вам нравится наш новый президент? — спросил он ее как-то на вечеринке, устроенной Роско и Имоджин Бисби. Они стояли на парадном крыльце их дома.
— Начал неплохо, только вряд ли ему стоило прощать Никсона.
— Мы все нуждаемся в прощении, разве не так?
— Все? — Патрисия смотрела в темноту, на подъездную аллею, где слышались чьи-то шаги.
— Все, кроме вас, — сострил Оуэн. — Но если бы не простил, то суд и шумиха вокруг суда отняли бы у нас много времени и сил.
— Наверное, вы правы, — быстро согласилась она, как будто стараясь избавиться от него.
Оуэн смотрел на профиль Триси. Ноздри у нее были красноватые от какого-то раздражения, верхняя губа выдавалась над приоткрытым ртом. Как губами чувствуют щербинку на краешке чайной чашки, так и он чувствовал в этой женщине застарелую рану печали от неисполненных желаний.
— Я постоянно вижу вас бегущей, — сказал он. — Вы хорошо смотритесь.
— Зачем вы так? — вскрикнула она и схватилась за столб навеса, точно вот-вот упадет.
По ее реакций Оуэн понял: в ее глазах он не дамский угодник — опасный соблазнитель.
— В этих ваших кроссовках, в спортивной одежде… — поспешно добавил он. — Не перестаю удивляться: вы не боитесь, что вас собьет какой-либо лихач?
— Я всегда надеваю что-нибудь белое, а задник кроссовок светится в лучах фар.
Ее глаза под ресницами — такими густыми и длинными, что казались искусственными, — сверкали негодованием.