— Прошу! — послышалось из-за двери.
Просторная комната была обставлена казенно, как номер в дешевой гостинице. Кравцов невольно улыбнулся, увидев на стене темную копию шишкинских «Мишек».
— Русский лес и русские медведи, — тщательно выговаривая слова, сказал гестаповец Циммер. — Русский человек любит этот родной пейзаж.
— Да, конечно, — поспешил согласиться Кравцов, отмечая про себя наблюдательность немца, заметившего его мимолетную улыбку.
Трофим Кузьмич почтительно поздоровался с Циммером и показал на Кравцова.
— Вот это и есть тот человек, о котором я вам говорил. Коноплев.
— Ко-но-плев, — раздельно произнес Циммер. — Очень хорошо! Здравствуйте, господин Коноплев. Давайте все сядем.
Кравцов обратил внимание, что сам гестаповец сел спиной к окну, а их посадил лицом к свету и, не переставая, смотрел на него.
— Значит, вы из Смоленска? — спросил Циммер, видимо, хорошо помня то, что сказал ему о Кравцове Трофим Кузьмич.
— Если считать мою довоенную жизнь — да, из Смоленска. Но с началом войны где я только не побывал!
— А где именно? Назовите, пожалуйста.
— Ну сразу как бежал из тюремного поезда — в Дорогобуже, потом в городе Белом, потом в Демидове, а последнее время в Велиже. Это отсюда уже недалеко.
— О! — засмеялся Циммер. — Война развивает путешествие.
— Путешествие в поисках работы — довольно грустное занятие, — подчеркнуто серьезно заметил Кравцов.
— Да, да, мне Трофим Кузьмич говорил, — сочувственно сказал гестаповец и, забыв, что на нем штатский костюм, сделал жест рукой к правому нагрудному карману, потом перенес руку левее и, вынув из бокового карманчика пиджака бумажку, заглянул в нее. — Вы имели, не знаю, как выразиться легче… ну, преступление перед советским законом. Так по крайней мере говорил мне Трофим Кузьмич.
— Нет, я никакого преступления не совершал, — сказал Кравцов, недоуменно посмотрев на Трофима Кузьмича. — Меня осудили неправильно, мне приписали преступление, которого я не совершал.
Кравцов заметил, что когда он это говорил, в глазах Трофима Кузьмича мелькнула растерянность.
— Разве так можно? — удивленно поднял брови гестаповец.
Кравцов снисходительно улыбнулся.
— Еще с незапамятных времен живет русская поговорка: «Закон что дышло — куда повернул, туда и вышло».
— О! Русские поговорки удивительно смешные и точные, — сказал гестаповец. — Но что есть дышло?
— Оглобли в телеге или в пролетке, куда привязывается лошадь.
— Пролетка? — Циммер не знал и это слово.
— Ну тарантас или кабриолет.
— О! Понятно! — рассмеялся гестаповец. — Значит, дышло — вышло?
— Мне это дышло стоило года свободы, — мрачно заметил Кравцов.
— Есть ли у вас семья?
— Нет. Была жена, но когда меня посадили за решетку, она быстро утешилась с другим.
— О, женщины, женщины!.. — вздохнул гестаповец. — Я, когда изучал Россию раньше, еще по книгам, очень был взволнован историей жен противников царя, которые имели название декабристы. Царь послал их в Сибирь, и их жены добровольно поехали тоже. И я думал, что русские женщины — это что-то особенное и небывалое, а оказывается, нет. Женщины — всюду женщины.
— Да, добра от них не жди, — охотно подтвердил Кравцов.
Гестаповец подумал, смотря на Кравцова, и спросил:
— Вы хотите иметь работу?
— Да, путешествовать мне надоело.
— И сотрудничать с нами?
— Естественно.
— Но искренне или по необходимости?
— В моей искренности можете не сомневаться, любая работа будет выполнена честно и хорошо.
— Вас в этом городе знают?
— Откуда? Я все время работал, учился и потом жил в Москве. Только в конце тридцать девятого года переехал в Смоленск и вскоре попал в тюрьму.
— Это хорошо, — рассеянно произнес Циммер.
— Кому хорошо, а мне не совсем, — усмехнулся Кравцов.
— Я думал, что хорошо, если вас здесь не знают, — поправился гестаповец. — А в Москве вы работали?
— Ты скажи про свое образование, — посоветовал Трофим Кузьмич.
— Какое это имеет значение!
— Почему? Образование — это очень важно, — подхватил Циммер.
— Я имею юридическое образование.
— Вот как! — удивился гестаповец. — Советский торговец обязан быть юристом?
— Да нет, — раздраженно сказал Кравцов. — По образованию я должен был работать следователем в прокуратуре, мог стать судьей или адвокатом, но было несколько «но». Во-первых, я был беспартийный. Во-вторых, в институте мне дали характеристику, что я политически невыдержан и допускал антимарксистские высказывания о преимуществах буржуазного законодательства. — Кравцов улыбнулся. — Может быть, вам будет любопытно услышать, что антимарксистские высказывания касались, между прочим, и работ немецкого теоретика Зауэра?
— О, Зауэр! — оживился гестаповец. — Я однажды на экзамене срезался как раз по его работам. Ха-ха! Получается, что мы с вами товарищи по беде?
— Ну вот, — продолжал Кравцов, — в общем, в юридические дела двери мне были закрыты, и поэтому я пошел в торговлю.
— Но господа партийные юристы, как видно, нашли вас и там?
— Выходит, да! И должен сказать, они окрутили меня ловко. В институте, когда я учился, большой успех имела моя экзаменационная работа на тему «Техника допроса при полном отрицании вины подследственным». Ее напечатали на стеклографе и раздавали студентам. Профессор Киселев упомянул мою работу в своей книге. Словом, я эту технику допроса действительно знаю. Но так, как они допрашивали меня, — это граничило с волшебством. Они так хитро ставили вопросы, что скажи я «да» или «нет», все равно получалось, что вину признаю. Зауэр ваш, окажись он на моем месте, сел бы за решетку как миленький.
— О! Как миленький! — хохотнул гестаповец и отрывисто произнес: — Коммунисты — опасные враги.
— Надо знать их слабости, и тогда борьба с ними будет легче, — небрежно обронил Кравцов.
— Главная их слабость — невероятная самоуверенность и наглость, — резко проговорил Циммер.
— Правильно! — подобострастно воскликнул Трофим Кузьмич.
— Но не только это, — глубокомысленно заметил Кравцов.
— Что же еще? — заинтересовался гестаповец.
— Коммунисты, как и все люди, разные. Но одновременно есть нечто, что делает их одинаковыми и легкоуязвимыми. Надо только знать, какая партийная биография стоит за каждым отдельным человеком.
Кравцов видел, что разговор идет так, как надо, гестаповец по ходу разговора проявляет к нему все больший интерес. Кравцов решил выбросить еще один из заготовленных козырей и завел разговор о том что, по его наблюдениям, при внедрении нового порядка на советской территории допускаются тактические ошибки, которые вызывают излишнюю озлобленность населения.