– А в брачный контракт прошу, кроме всего прочего, записать следующее, – неожиданно прокричал диббук, словно петух прокукарекал: – «…обязуюсь оставаться с женой моей во веки вечные». Аминь!
Возле дома Берковичей собрался, казалось, весь городок. Большинство местечковых евреев присутствовало здесь, да и христиан явилось предостаточно. Слух о том, что Ента выходит замуж непонятно за кого, за человека ли, за мертвеца, будоражил людей. Народ на разные лады обсуждал происходящее. Все сходились на мысли: мол, дело добром не кончится. Но что конкретно должно случиться, никто толком предположить не мог.
Почти каждый из стоявших на улице стремился попасть внутрь дома, но пускали далеко не всех. Даже те, кто присутствовал на предыдущей свадьбе, не оказались в числе приглашенных. Теперь они толпились под самой дверью и напряженно прислушивались к тому, что происходило внутри.
Вот сквозь толпу пробралась Сарра Горовиц и бочком-бочком приблизилась к запертой двери. Народ перед ней поспешно расступался и с любопытством и страхом глядел вслед. Гуськом прошествовали почтенные горожане, ранее присутствовавшие в доме раввина. Потом прошло несколько ближайших родственников и три-четыре девицы, приглашенные в качестве подружек невесты. Все они очень сильно конфузились. Последним в дом вошел седобородый гном – раввин, реб Зундл.
Толпа насторожилась. События вот-вот должны начаться. И они не замедлили себя ждать.
На трапезе все сидели как замороженные. До еды никто не дотронулся. Быстрей бы все кончилось – похоже, это было общим желанием. И хотя ни жених, ни невеста не присутствовали за столом, собравшиеся физически ощущали их близость. Казалось, воздух в доме настолько наэлектризован, что из волос гостей непременно начнут сыпаться искры.
Наконец раввин кашлянул и первый поднялся из-за стола.
– Пожалуй, пора начинать, – ни к кому конкретно не обращаясь, произнес он. – Брачный контракт составлен… Я и реб Шмерл Лазарев соизволили подписать его. Введите жениха и невесту.
В комнату вошли сначала Соловей, а затем и Ента.
– Желает ли жених произнести «двар Тора» [15] в честь свадьбы?
– Да, я… – начал Соловей своим собственным голосом, но его перебил диббук:
– «О любимая моя…» – вновь затянул он Песнь Песней.
– Может, хватит! – грубо перебил его Наумчик. – Что ты все талдычишь эту допотопную хреновину. Скажи прямо, как относишься к моей сестре.
– Я восстал из мира мертвых, преодолел все преграды и пришел сюда, чтобы соединиться с той, ради которой не пожалел собственной жизни…
От этих слов мороз прошел по коже присутствующих.
– …И пребуду с ней вовеки…
– И я пребуду с тобой, – тихо произнесла Ента.
Хаим чувствовал: происходит что-то странное, если не сказать, страшное. Но он гнал от себя дурные мысли, то же ощущали и остальные. Даже раввин пребывал в растерянности. Он был настолько удручен происходящим, что, не обращая внимания на реакцию окружающих, подошел к столу и налил себе вина.
Все поднялись. Реб Зундл только сейчас заметил: возле жениха стоит Сарра Горовиц и держит в руках зажженную поминальную свечу. «Этого только не хватало, – ужаснулся раввин. – Быстрее кончить…» Он взошел под хупу, а потом взмахом руки пригласил к себе молодых. Оба встали напротив него, и реб Зундл взглянул на них. В лице невесты – ни кровинки. Веснушки сияли на нем, как маленькие звездочки. Жених же, напротив, был пунцово-красен. Гримасы непрерывно искажали его потное лицо.
Раввину протянули старинный серебряный бокал с вином. Он прочитал два благословения обручения, затем жених и невеста по очереди отпили из бокала. Реб Зундл отчетливо слышал, как стучат у невесты зубы о его края.
– Итак, – сказал реб Зундл, – наступил момент обручения. Жених, возьмите кольцо… Наденьте его на указательный палец правой руки невесты… Повторяйте за мной: «Будь обручена мне этим кольцом по закону Моисееву и Израиля».
Диббук звонким голосом, отчеканивая каждое слово, прочитал следом за раввином древнее благословение. И едва он произнес последний звук, как Соловей пошатнулся, раздался легкий хлопок, словно откупорили бутылку шампанского, запахло могильным тлением…
Присутствующие обомлели. Девушки закрыли лица руками. Кто-то в испуге заохал.
– Ухожу, – послышался писклявый голос как будто издалека. – Прощай, матушка… Идешь ли ты со мной, суженая моя?
Тело Соловья со стуком упало на пол.
– Иду за тобой, любимый мой! – воскликнула Ента и рухнула рядом с мужем. – Я принадлежу возлюбленному моему… – таковы были последние слова, слетевшие с холодеющих губ.
– Горе мне! Горе!.. – в смертельном ужасе воскликнул Хаим, сразу все понявший. – Вот оно… Свершилось проклятие! Нету больше нашей Енты. – И он стал рвать на себе праздничный сюртук…
Как водится в таких случаях, побежали за врачом. Пришел старый доктор, испокон веков лечивший все местечко, и констатировал, что военный находится в глубоком обмороке, а Ента скончалась.
– Видимо, сердце, – предположил он. – Непонятно, такая молодая… Возможно, радость от замужества оказалась непосильной для нее.
Соловей вскоре пришел в себя и тут же уехал. На погребение своей молодой жены он не остался.
Поклонник Фрейда закончил свое повествование, налил в бокал добрую порцию коньяка и медленно, смакуя каждый глоток, выпил его.
Все молчали, а возможно, просто задремали, утомленные долгим рассказом. Поклонник Фрейда вопросительно кашлянул.
– Это все? – спросила женщина в махровом халате.
– Как будто, – отозвался поклонник Фрейда.
– Весьма трогательно, только не поняла, по какой причине скончалась эта евреечка?
– А по-моему, все совершенно прозрачно, – вступила в дискуссию литературная дама. – Девушка умерла от любви.
– От любви к кому? – иронически поинтересовалась женщина в махровом халате. – К бесплотному духу или к конкретной личности?
Сын хозяина дачи хмыкнул.
– Это уж вы сами решайте, – отозвался поклонник Фрейда, решив, что вопрос адресован ему. – Не могу ничего ни прибавить, ни убавить. Изложил почти слово в слово, как мне рассказывал дедушка.
– А что случилось потом? – спросила подружка сына.
– То есть?
– Ну, потом!.. Что стало дальше, например, с этим военным?
– Соловьем?
– Вот-вот… Или с косоглазым Хаимом?
– Я тоже часто спрашивал дедушку об этом. Но, увы… Он не говорил. Вернее, отвечал: история на этом заканчивается, и добавить ему нечего.