Book.

Каждому подростку соответствовала своя комната, и моей комнатой было бомбоубежище. Каждый надевал на голову нечто, связанное с проводами и трубками. Мне подсунули наушники, большие и тяжёлые, и я надел их по собственной воле. Провода от шлемов шли к стене или к потолку комнаты; провода от наушников шли к стене с мониторами. Всех нас лечили под землёй, где никто не услышит криков, и я тоже оказался под землёй.

Труднее всего было признать тот факт, что миссис Горинг и Рейнсфорд знали обо всём с самого начала.

Они знали, где я прятался, и следили за каждым моим шагом. Это стало ясно с самого начала моей процедуры — она отображалась не на одном, а сразу на семи мониторах. У каждого из нас в шлеме был экран, на который выводились изображения и звуки; перед моими глазами было семь экранов, а на голове — наушники.

Сначала на центральном экране появилось устрашающее лицо Рейнсфорда, показанное с близкого ракурса. Раньше я видел его только издалека, на экранах, а теперь оно было близко и смотрело прямо на меня. Я не ожидал, что испугаюсь его настолько сильно.

— Извини, Уилл Бестинг, — сказал он. — Мне в самом деле очень жаль. Но всякий раз при лечении приходится учитывать некоторые особенности. Твой случай потребовал беспрецедентных расчётов. Можно даже сказать, что это один из моих многочисленных шедевров.

Я ещё не полностью попал под гипноз этого человека, и меня коробили его самоуверенность и нахальство. Я не был подростком — я был жуком, наколотым на булавку, объектом эксперимента, чем-то, чем можно гордиться.

— Не волнуйся, — произнёс он медленно и протяжно. (Или это начинались галлюцинации?) — Тебе не нужно продавать душу. Я уже внутри тебя.

Я протянул было руки, чтобы сорвать с головы наушники, но почувствовал, что загипнотизирован, как будто нахожусь на сцене, на глазах у тысяч зрителей. По крайней мере, так рассказывала мне мама, которая однажды в молодости выходила на арену, где выступал гипнотизёр.

— Было очень странно. Я осознавала всё, что делаю, но не могла остановиться.

Она изображала из себя курицу, размахивала руками и кудахтала вместе с другими идиотами.

— Самое странное заключалось в том, что я понимала, что это неправильно, но ощущала, что всё в порядке.

И я тоже понимал, что это неправильно.

Я знал, что нужно сорвать наушники и выбежать из комнаты. Но, прислушиваясь к голосу Рейнсфорда и вглядываясь в его морщинистое лицо, я думал, что так и должно быть.

Не снимай наушники. Оставайся здесь. Смотри. Исцеляйся.

Уилл Бестинг

15 лет

Острый страх: сверстники, чужаки, большое скопление народа

Остальные забудут об этом, но не ты. Ты будешь помнить. Я прослежу. Наслаждайся пока своими ощущениями, Уилл Бестинг. Потом и они пропадут, сотрутся, как будто их и не было. И с ними исчезнет твой страх.

Он сидел в том же кресле, в котором сидел Бен Дуган, и смотрел на меня из кабинки, на стене которой раньше были цифры: 1, 3 и 4. Все они исчезли. Оставалась только одна — 6.

— Пора, Уилл, — сказал Рейнсфорд, поднимая перед камерой кисть. Он окунул её в фиолетовую краску, встал, подошёл к стене и замазал мой номер.

Что было после этого, я не совсем помню. На экранах передо мной мелькали кадры, но я вспоминаю всё как одно непрерывное переживание, растянутое до бесконечности.

Сожалею, Уилл.

Было много голосов, но не было лиц, и я куда-то шёл среди моря людей. Всё показывалось с моей точки зрения. Много ног и свисающих рук, слишком близко от меня. Все одеты в чёрное или почти чёрное.

Множество голосов вокруг, похоже, говоривших обо мне, когда я проходил мимо, но они не знали, что я очень хорошо слышу. Они не знали, что у меня чуткий слух и я улавливаю то, что остается недоступным для остальных.

Что с ним будет? Он не переживёт. Он такой ранимый, всегда был очень чувствительным.

Я видел, как на экране, где показывали бомбоубежище, растёт моя полоска страха. Внизу растекалась фиолетовая клякса.

Как это произошло? Это никак с ним не связано? Нет, нет, всё не так. Никто не виноват.

Я вырвался из чащи тел, но теперь на меня с экранов уставились лица — уродливые, жуткие, бледные от сожаления.

О, Уилл!

Даже не знаю, что сказать.

Не смотри. Только ещё больше расстроишься.

Нет, смотри. Как раз это тебе и нужно. Потом станет легче.

Фиолетовое пятно растекалось по всему бомбоубежищу, заполнив уже почти половину пространства.

Теперь я стоял один и смотрел на облачённое в белую рубашку тело в ящике. Взгляд мой остановился на расстёгнутой пуговице. Рубашка аккуратно выглажена, пуговицы чистые. Некоторое время я не сводил с них глаз.

Что он там делает?

Почему он не двигается?

Кто-нибудь, уведите мальчика.

Взгляд мой скользнул вверх по рубашке, я посмотрел на грудь, потом на шею. Цвет я сначала заметил только уголком глаза, но в следующее мгновение он ослепил меня. Ярко-зелёная бейсболка, натянутая на самые уши. Меня поразило, как спокойно и тихо лежит мой брат, в выглаженной рубашке и в бейсболке, которую он никогда не снимал.

— Почему он в ящике? — спросил я.

Почему мой младший брат лежит в этом ящике?

И тут я догадался, я понял, в чём дело, и весь мой мир обрушился. Оборвалось что-то глубоко внутри, я осознал реальность происходящего и побежал прочь от гроба. Люди толкались, стояли у меня на пути, я задыхался, но мне нужно было вырваться. Нужно было убежать и никогда больше сюда не возвращаться.

Но люди не давали мне убежать. Они были повсюду. Я упал, хватая ртом воздух. Меня окружили бледные плачущие лица.

Центральный экран на стене бомбоубежища целиком заполнил фиолетовый цвет. Я почувствовал обжигающую боль за ушами, как будто там сделали надрезы скальпелем, а потом почти отключился и не понимал, где нахожусь. Лежу ли я во время поминок на полу, и меня окружают люди, которые не дают мне убежать, или же я лежу на кровати в бомбоубежище, и из меня высасывают все силы в обмен на нечто иное?

Я почувствовал, как часть меня возвращается — та часть, что была утрачена вместе со смертью Кита, та темнота, что я не мог сохранять, не потеряв разум. Потом покой, растянувшийся на долгое время, а потом — ничего. Никаких чувств. Просто пустота.

* * *

Когда я проснулся, наушников уже не было. Сначала я не обратил на это внимания, как не обратил внимания и на то, что комната изменилась. Мониторы исчезли, вместо них была сплошная белая стена. Пропал рюкзак, а вместе с ним и мой диктофон. Кровать осталась, и я лежал на ней.