— Шервуд!
Фрэнни и Уилла он нашел у двери в зал заседаний.
— Я не хочу уходить, — рычал Уилл, вырываясь из рук Фрэнни.
Но она крепко держала его — схватила за руку с такой силой, что наверняка останется синяк. Одновременно Фрэнни не переставала звать брата.
Джекоб поднялся со своего места за столом, встревоженный треском огня, а теперь уже и самим видом миссис Макги, которая была расстегнута, растрепана и требовала, чтобы он шел за ней немедленно.
Он пошел, только один раз оглянувшись на Уилла и коротко кивнув, словно говоря: ступай с ней, сейчас неподходящее время. Потом он исчез — ушел с Розой тушить пожар.
Потеряв его из вида, Уилл почувствовал, как на него снизошло странное спокойствие. Больше не надо бороться с Фрэнни. Он мог просто пойти с ней под открытое небо, зная, что подходящее, лучшее время еще настанет и они с Джекобом будут вместе.
— Ничего, все в порядке… — успокоил он Фрэнни. — Не нужно меня поддерживать — я могу идти.
— Я должна найти Шервуда, — сказала она.
— Я здесь, — раздался голос из дымной темноты, и появился Шервуд: лицо все в поту, перепачканное сажей и грязью.
Больше никто ничего не сказал. Они поспешили по коридору наружу, мимо колонн, вниз по ступенькам, на холодную траву. И только перебравшись через живую изгородь и выйдя на дорогу, остановились, чтобы перевести дух.
— Никому не говорите, что мы там видели, ясно? — выдохнул Уилл.
— Почему? — спросила Фрэнни.
— Потому что вы все испортите.
— Они плохие. Уилл…
— Ты о них ничего не знаешь.
— И ты тоже.
— Нет, знаю. Я видел их раньше. Они хотят, чтобы я уехал с ними.
— Это правда? — раздался дискант Шервуда.
— Помолчи, Шервуд, — оборвала его Фрэнни. — Мы не будем больше говорить об этом. Это глупо. Они плохие, я знаю, что они плохие.
Она повернулась к брату.
— Уилл может делать то, что ему нравится, — добавила она. — Я не могу его остановить. Но ты больше сюда не придешь, Шервуд. И я тоже.
Фрэнни оседлала велосипед, велев Шервуду сделать то же самое. Он молча повиновался.
— Так ты никому не скажешь? — спросил ее Уилл умоляюще.
— Еще не решила, — ответила Фрэнни таким высокомерным тоном, что он едва не вспылил. — Я должна подумать.
С этими словами она и Шервуд закрутили педали и покатили по дорожке.
— Если скажешь, я с тобой больше никогда не буду разговаривать! — крикнул Уилл ей вслед, а когда они исчезли из виду, понял, что это пустая угроза человека, который в ближайшие дни собирается уехать навсегда.
1
— Ему снятся сны? — спросила Адрианна у доктора Коппельмана в один из дней ранней весны, когда ее посещение Уилла (а ее посещения сводились к тому, что она сидела у его кровати) совпало с обходом врача.
Со времени событий в Бальтазаре прошло почти четыре месяца, и искалеченное, помятое тело Уилла на какой-то свой, почти чудесный манер залечивало себя. Но кома по-прежнему оставалась глубокой. Ни малейших признаков движения не появлялось на его словно заледеневшем лице. Сиделки то и дело переворачивали Уилла, чтобы предотвратить образование пролежней. Отправление естественных потребностей осуществлялось с помощью отводов и катетеров. Но он не приходил в себя, не желал приходить. И нередко Адрианна, навещая его в течение этой тоскливой виннипегской зимы и глядя в бесстрастное лицо, мысленно спрашивала: «Чем же ты занят?»
Отсюда и вопрос. Обычно она терпеть не могла врачей, но Коппельман, требовавший, чтобы его называли Берни, был исключением. Полноватому Берни перевалило за пятьдесят, и, судя по желтым пятнам на пальцах (и дыханию, освеженному мятными леденцами), он был неисправимым курильщиком. Еще он был честным, и если чего не знал, то так и говорил. Это ей нравилось, хотя и означало, что ответов на ее вопросы у него нет.
— Мы пребываем в той же темноте, что и Уилл, — сказал он. — Возможно, он полностью отключен, если говорить о его сознании. С другой стороны, возможно, у него есть доступ к воспоминаниям на таком глубинном уровне, что мы не можем зафиксировать активность мозга. Я просто не знаю.
— Но он может вернуться к жизни? — спросила Адрианна, глядя на Уилла.
— Несомненно, — отозвался Коппельман. — В любую минуту. Но гарантировать я ничего не могу. В настоящий момент в его черепной коробке происходят процессы, которых мы, откровенно говоря, не понимаем.
— Как по-вашему, имеет какое-то значение, что я нахожусь с ним рядом?
— Вы были очень близки?
— Вы имеете в виду, были ли мы любовниками? Нет. Мы работали вместе.
Коппельман принялся обкусывать ноготь на большом пальце.
— Мне известны случаи, когда присутствие у постели близкого человека как будто способствовало выздоровлению. Но…
— Вы не считаете, что это такой случай.
На лице у Коппельмана появилось озабоченное выражение.
— Хотите, я выскажу вам мое мнение без обиняков? — спросил он, понизив голос.
— Да.
— Люди должны жить своей жизнью. Вы приходите сюда через день и уже сделали больше, чем смогло бы большинство людей. Вы ведь не местная?
— Нет. Я живу в Сан-Франциско.
— Да-да. Тут вроде шла речь о переводе туда Уилла?
— В Сан-Франциско тоже умирает немало людей.
Коппельман мрачно посмотрел на нее.
— Что я могу сказать? Вы можете просидеть здесь еще полгода, год, а он по-прежнему будет в коме. Вы только попусту тратите свою жизнь. Я понимаю, вы хотите сделать для него все, что в ваших силах, но… Вы понимаете, о чем я говорю?
— Конечно.
— Я знаю, слушать такие вещи тяжело.
— Но в них есть логика, — ответила она. — Просто… мне невыносима мысль о том, что я брошу его здесь.
— Он этого не знает, Адрианна.
— Тогда почему вы говорите шепотом?
Пойманный на слове, Коппельман глуповато ухмыльнулся.
— Я только хочу сказать, где бы он сейчас ни находился, существует вероятность того, что его вовсе не заботит наш мир. — Он бросил взгляд в сторону кровати. — И знаете что? Возможно, он счастлив.
2
«Возможно, он счастлив». Эти слова преследовали Адрианну, напоминая о том, как часто они с Уиллом со страстью и увлечением говорили о счастье и как ей теперь не хватает этих разговоров.
Он нередко говорил, что не создан для счастья. Это было слишком похоже на удовлетворенность, а удовлетворенность слишком похожа на сон. Он любил дискомфорт, да что там — искал его. (Как часто она сидела в каком-нибудь жалком укрытии, страдая от жары или холода, а когда бросала взгляд в его сторону, видела, что он ухмыляется во весь рот. Физические неудобства напоминали ему, что он жив. А он одержим жизнью, не уставал он ей повторять.)